Лайош Мештерхази - Великолепная рыбалка

Мне он, однако, ничего не доказал. Мы вместе с майором сидели в последнем ряду, поближе к выходу. Достаточно было переглянуться, и мы, как напроказившие мальчишки, согнувшись, прокрались к двери.

— Как вы думаете, почему тактическое атомное оружие привело к атомному пату?

— Потому что это чепуха! Если хотите, можем вернуться.

Смеясь, мы спустились в подвальный этаж. На складе получили высокие резиновые сапоги, пару тюбиков против комаров. Майор вел вездеход на такой скорости, что мне пришлось пристегнуться ремнем, чтобы не вылететь из открытой маленькой машины. Мы достигли места на берегу ручья, где завяз наш грузовик, отсюда в направлении озера передвигались медленнее, хотя по следам было видно, что перед нами здесь проходил гусеничный трактор.

— Сегодня утром я отправил лодку.

Километрах в полутора от озера взрытая земля и разбрызганная грязь показывали место, где развернулся трактор, там же лежала перевернутая вверх дном лодка.

— Я же велел спустить ее на воду, — выругался майор. — Что тут произошло?

Камыш высотой не менее трех метров закрывал нам вид на озеро, но по запаху чувствовалась близость воды. Я шел впереди, торопился к берегу, из–под ног при каждом шаге выпрыгивали лягушки.

— Стойте! — крикнул майор, показывая на что–то передо мной.

Метров на десять в ширину простиралась желтоватая грязь, вся перекопанная, влажная.

— Что это?

— Грязевые ванны диких кабанов.

— Я думал, это пословица такая, что свинья в грязи валяется потому, что она свинья.

— А у нее есть на то основательная причина. Грязью она вычищает из щетины насекомых.

Грязевые ванны, ну и пусть. Но ведь к озеру только через это место и подойдешь. А сапоги на что? Сделав шаг, я поскользнулся на кочке и в то же мгновение погрузился почти до колен в грязь и упал. Майор потом утверждал, что мне здорово повезло. Поднять меня он сумел, только вытащив из сапог. И тут же меня радостно атаковали тысячи комаров.

— Ничего, доктор, мы сумеем помочь беде. Бревна и доски у нас есть, пришлю сюда саперов, их под моим началом целый отряд, будет вам спуск к озеру, что надо.

— А дикие кабаны?

— Другое место себе найдут. Они людей боятся.

Майор повернул машину вспять, но мы успели добраться лишь до ручья, откуда начиналась наша «дорога», как на землю спустилась тропическая ночь.

— Откуда вам известно о грязевых ваннах диких свиней?

— Я хотел стать лесником, все детские годы готовился к этой профессии. Хотел корчевать джунгли, сажать новый лес, жить в деревянной избушке, подальше от шумного мира. Тешился я этой мыслью лет до семнадцати-восемнадцати. Напрасно убеждал меня отец, что не для меня эта романтика, я ведь всю жизнь жил в городе, не выдержу я один в лесу. Постепенно я и сам начал колебаться, но из гордости продолжал твердить свое. Потом познакомился с моей теперешней женой. Обожаю ее и надеюсь, она меня тоже. Хорошая хозяйка, прекрасная жена, примерная мать троих детей, но, если предложить ей поселиться со мной в лесу, она тут же подаст заявление о разводе. — Майор рассмеялся. — Езжу раз в год вот в такую экспедицию, и все. Да и то жду не дождусь, когда смогу вернуться в город. Домой. От прежней мечты осталась любовь к деревьям, камышам, плавням.

— Каждый из нас таит в себе какую–то детскую мечту. Я хотел быть врачом.

— А разве вы не врач?

— Не таким. Хотел стать настоящим врачом, который лечит людей.

— Я думаю, мы часто сами не знаем, чего хотим. И, в конце концов, разве не лучше так, как оно есть? — Голос его стал мягче: — Видите ли, моя жена в нашей действительности прекраснее мечты о лесе. Мне всегда так кажется, когда я ее несколько недель не вижу.

26 августа.Два дня я не садился за дневник. Обслуживающий персонал праздновал день святого Варфоломея: именины нашего коменданта. Причина для выпивки достаточная. Я ведь знал, что мне будет нехорошо, не умею я пить и не выношу спиртного, но нельзя мне, научному сотруднику, отказываться от участия в пиршестве, нанося тем самым обиду нижестоящим.

Стол для ужина был накрыт в большом зале офицерского клуба. Вначале все было благопристойно, произносили тосты, чокались, но к концу ужина веселье стало всеобщим. Майор приказал убрать со стола. Освободили молодежи место для танцев. А мы, человек двадцать, удалились в гостиную, продолжали там пить и беседовать.

Разговор зашел о Варфоломеевской ночи. Кто–то сказал, что название это неправильное — истребление протестантов по всей стране продолжалось целый месяц. Точных данных нет, но, очевидно, число убитых превышало сто тысяч.

В наступившем молчании заговорил Толстяк. Он удивительно быстро считает, обожает статистику и лучше всех знает все и обо всех. Толстяк уже успел подсчитать, что в нашем маленьком коллективе, если б мы жили во тьме полного суеверий века, приверженцы религии большинства могли истребить до ста человек. А эта сотня, продолжал он развивать свою мысль, даже если взять только ценность, представляемую их знаниями, соответствует по своей стоимости одной тонне чистого золота. И это не считая тысячелетней культуры, наследниками которой мы являемся. Какая потеря с точки зрения экономического, а еще больше научного развития страны!

Тем временем я погрузился в туманные бездны почти полной потери сознания, со мной чокались, и я пил вместе со всеми рюмку за рюмкой, может быть, даже считая, что мне от этого станет лучше. Помнится, мы перешли в большой зал, где танцевала молодежь, кто–то взял меня за локоть. Я, кажется, даже улыбался, раскланивался, пожалуй, никто и не заметил, в каком я состоянии. Но зато, когда я вернулся к себе... А ведь мои коллеги, как бездонные бочки, пили всю ночь напролет до середины следующего дня, солдаты же, во всяком случае, самые упорные и настойчивые, продолжали пить до сегодняшнего утра. Что касается меня, то весь следующий день я провел в комнате и только под вечер несколько пришел в себя и вышел на террасу. Курить я не мог, очевидно, накануне еще и никотином отравился, когда курил не переставая.

Сегодня утром ко мне в лабораторию пришел майор, позвал полюбоваться, какое чудо совершили его саперы. И действительно, они вбили восемьдесят свай, наложили на них более трехсот метров сосновых досок. По зову сердца я тут же поспешил бы к озеру, но до обеда оставалось не больше часа, а после обеда Проф собирался прочитать нам вторую лекцию.

Пришли мы его слушать без всякого энтузиазма, и только научный персонал. Военные были заняты приемкой каких–то грузов, хороший предлог для офицеров не идти на лекцию. Таким образом, Проф «отклонился от темы», выступив «специально для нас» с сообщением, за которым должна была последовать дискуссия. Его тезис: естественнонаучное и техническое развитие скоро сядет на мель; расцветают общественные науки, особенно философия. Крах точных наук отчасти объясняется имманентными причинами. Сами науки настолько раздробились и специализировались, что невозможно охватить, переварить нами уже познанное. Но есть еще и очень серьезная экономическая причина: расходы на каждый дальнейший эксперимент безмерно увеличиваются. «Совокупная стоимость всего, что производит общество, и предполагаемая выгода от воспроизводства теперь уже не адекватны тому, на что естественнонаучные и технические исследования в дальнейшем претендуют и что они могут нам дать». С другой стороны, философия — если пришло ее время — может расцвести и без всяких затрат. И в этом ее расцвете общество нуждается — подразумевается особо каста ученых, — чтобы иметь возможность всеобъемлюще понять все новое, нами познаваемое. Итак: десятилетия нового тысячелетия непредвиденно идут под знаком общественных наук. Quod era demonstrandum [1] Что и требовалось доказать (латин.) .