Лайош Мештерхази - Великолепная рыбалка

Саперы действительно выполнили работу мастерски. На бревенчатом накате в четыре ряда положены доски — мостик над заболоченным берегом в полметра вышины, протянувшийся далеко над водой от твердой суши, на которой может развернуться машина. С двух сторон мостика перила, а в самом конце расширенная площадка, в углу будка.

— Для рыболовной снасти, — гордо показал на нее майор, — и от дождя можно укрыться.

У кромки причала на воде большая саперная лодка со свернутым канатом и якорем на носу.

— Обо всем позаботились!

— Специалисты. Их сержант и сам заядлый рыболов.

К стенке будки прислонены два коротких весла и багор длиной в четыре метра. На стене висит выкрашенный в красный цвет огнетушитель и спасательный круг под ним.

— И правила безопасности соблюдены, — засмеялся майор. — Капитальная работа, доктор, не кое–как!

Мы молча постояли у причала, поддаваясь очарованию окружающей природы. Трудно передать словами это чувство тем, кто не знает и не любит общения с природой: теплый, сладковатый запах камышей щекочет обоняние, вокруг простирается таинственная глубь озера. Словно ветерок пронесся по поверхности воды — проплыла, спасаясь бегством, стайка мелких рыбешек, со дна от гниющих в иле остатков веток и травы всплывает пузырь и лопается с запахом газа, из–под камышей сверкают глаза лягушек. Но вот из камыша выплывает лысуха, лягушки мгновенно скрываются под водой, за матерью четыре птенца, маленькое семейство пересекает открытую воду и исчезает с противоположной стороны в зарослях. Камыш переливается всеми цветами радуги, красным от охры до кирпичного, зеленым от светлого весеннего до густого предосеннего, и рядом покрытые мхом гниющие черные корни. Но сейчас даже черный цвет кажется красным и лиловым, сумерки ложатся на горы, небо горит пожаром.

В глазах рябит от ярких красок заката и их отражения в воде, а с гор все ниже спускается лиловатый туман, протягиваясь к воде похожими на мрамор полосами.

Я трогаю майора за локоть, но и он улыбается; зачарованный зрелищем. Словно в дополнение к буйству красок мы замечаем, как в дальнем углу озера охотится выдра, а может быть, играет, или то и другое вместе? Из воды появляется умная собачья морда, животное делает несколько прыжков в разные стороны, и каждый из них непохож на прежний, как в трели соловья. Я мог бы любоваться часами, но не проходит и трех минут, как выдра скрывается. Откуда–то возникает стайка болотных куличков и исчезает в никуда, даже камыши не шелохнулись. Но их появление словно послужило сигналом к началу вечернего концерта: залились лягушки, птицы засвистели, затрещали, защелкали, запищали, гомон напомнил камыши. Но не прошло и минуты, замолкли все, одни лягушки продолжали свой концерт.

Я взял с собой кольцовку и приваду, опустил снасть в воду, даже не ждал долго, вытащил восемь подлещиков. Как раз что надо, лучшая приманка. Одной заботой меньше. Спускаюсь в лодку, ступаю мягко в резиновых сапогах, но лягушки тут же замолкают, напрасно снова и снова опускаю кивок — он пуст.

— Видите, майор, всегда так с металлическими лодками.

— Сержант это предвидел и завтра захватит с собой коврик из пенопласта по размеру лодки.

— А что, если я вас попрошу прикомандировать ко мне сержанта?

— Я сам хотел вас об этом просить. Но с одним условием.

— ?

— Чтоб вы и меня с собой брали.

Сумерки густеют, ночь опускается, окутывая нас черным занавесом темноты.

Продолжаю раздумывать о Профе. Он ученый, нет сомнения, но и в этой категории не выше среднего. Все это чувствуют, предполагают, но держат про себя. А когда старик чванливо разглагольствует, никто даже краешком рта не улыбнется. А если кто–то хочет польстить ему, сознательно польстить, то не проходит и полминуты, как льстец и сам убеждается в действенности своей лести. Старик воспринимает хвалебные гимны как нечто само собой разумеющееся.

Почему так получается, что один человек всегда страшно волнуется и переживает, когда ему надо что–нибудь предпринять, и каждый раз вынужден доказывать, что и он кое–что знает; а другой даже во сне чувствует себя конной статуей на пьедестале? Пытаюсь ответить на этот вопрос.

Во-первых, Проф ведь из провинции. Ну, конечно! Вся его юность прошла в провинциальном интернате, где он был лучшим из лучших. Потом университет, старинный, но маленький. Можно легко себе представить, что был он самым выдающимся студентом на своем курсе, а может быть, и все шесть лет учебы самым выдающимся на факультете. Сколько студентов учится на шести курсах медицинского факультета в этом университете? Не более двухсот. И был он первым среди двухсот... Но он видел лишь: он первый! До двадцати четырех лет не видел ничего другого.

Во-вторых, его жена пятью годами старше его. Никогда не была красивой. И конечно, у него три дочери. Единственный мужчина среди четырех женщин, идол семьи...

И я вспоминаю свою гимназию, двухсотлетние стены которой увешаны портретами ее прославленных питомцев, восемь лет я мог идти только по их следам. Потом университет. Я был на четвертом курсе, когда профессор запомнил мою фамилию. Среди моих сокурсников один нобелевский лауреат, уже тогда было видно, что он того добьется.

Моя жена — самая очаровательная женщина во всем мире, все мы — я и сыновья — не перестаем ее обожать. Знаю, что самодовольство — ограниченность, через него не переступишь, но видно оно лишь со стороны. Но я знаю еще, что близнец самодовольства — безграничная самоуверенность, а это такая сила, перед которой вынужден склониться даже посторонний.

Закрывая глаза, вижу причал и озеро. Свежеструганые доски, кусок цивилизации, грубо ворвавшейся в древний мир природы. Я спросил у майора, каким он себе представляет Эдем. Он никогда об этом не задумывался. А потом сказал, что видит рай таким, как и большинство других, — чистеньким, красиво подстриженным господским садом. Нет! Древняя колыбель человечества была похожа на эти камыши!

27 августа.Сегодня прибыли еще три пациента. Норвежский матрос, нескладный, с лошадиным лицом, рыжий, тридцать пять лет. Странный маленький крестьянин, откуда–то из Восточной Европы: поляк, венгр, югослав?

О себе ничего не говорит. По глазам вижу, что далеко не все понимает. На все вопросы ответ один: «Жалею, жалею, жалею», в сопровождении смущенного жеста. Морщинистое лицо, судорожные движения, согнутая спина: покорный и хитрый, ко всему готовый и лукавый. Третьей была женщина. Я подумал, что она креолка, оказалось — цыганка. Когда–то она была, очевидно, красива. Когда–то? С удивлением в материалах следствия читаю, что ей всего двадцать пять лет, а выглядит по меньшей мере на десять лет старше, но если б мне сказали, что ей сорок пять, я, не усомнившись, поверил бы. Интересное лицо: покорная усталость, испытующий, проникновенный взгляд. Что–то в ней спит или умерло, может быть, вкус к жизни.