Николай Коняев - Марсиане (сборник)

— Вообще–то… — нерешительно запротестовал Баранцев. — Я к рыбакам хотел сходить.

— Рыбаки сами прибегут к нам! — отвечал ему Сутулов, и Вячеслав Аркадьевич, покачнувшись, встал.

— Пойдем! — отчаянно сказал он. — Только в этом, может быть, и заключается выход…

— Какой выход?

— Выход для всего человечества в том, чтобы слиться с природой…

— Правильно, Слава! — согласно кивнул Сутулов. — Это очень хороший, Слава, выход! Да я тебе Слава, сейчас такое место покажу, что ты потом внукам про него рассказывать будешь.

И он повел Вячеслава Аркадьевича по тесным от разросшихся деревьев улочкам поселка, вначале вдоль реки, потом по переулку мимо школьного пруда, на берегу которого рядком сидели коты и, шевеля усами, внимательно смотрели на рыб.

— Можно бы слить из пруда воду, вот и рыба бы была… — раздумчиво сказал Сутулов. — Да видишь сам, сколько тут сейчас котов караулит. Зараз ведь расхватают. Это попозже вечером надо, когда спать уйдут караульщики полосатые.

— А! — сказал Баранцев. — Ты мне слияние человека с природой обещал.

— Уже недалеко! — заверил его Сутулов. — Сейчас дотопаем!

Миновали мостик через ручей и остановились. Баранцев удивленно покрутил головой. Прямо перед ним, заросший со всех сторон лопухами, стоял троллейбус со вздернутыми вверх к линии электропередачи усиками токоснимателей.

— Вот это и есть контакт! — горделиво сказал Сутулов. — Нравится, Слава?

— Нравится! — тряхнул головой Баранцев. — А куда мы поедем на нем?

— Далеко, Слава! — распахивая перед гостем дверку троллейбуса, отвечал Сутулов. — Можно на край света, а можно еще дальше. Мы быстро сейчас поедем!

Поехали и в самом деле очень быстро, и скоро — редко такое бывало с ним — Вячеславу Аркадьевичу неудержимо захотелось посоветоваться с милым другом Кешей. Ничего не утаивая, рассказал он про все.

— Пустяки! — утешил его верный товарищ. — Все пройдет, Слава… Все наладится, и вообще, Слава, разве это главное?

После выпитого и Баранцеву тоже казалось, что все произошедшее не так уж страшно. Он согласно кивнул головой.

— А Василия Федоровича понять можно, — подумав, проговорил Сутулов. — Есть у него очень крупный недостаток. Хороших людей он избегает. Вот, например, я или какой–нибудь замечательный мужик предложит ему войти в компанию… Нет, не пойдет. Это его и губит. Очень он серьезно ко всему относится… А жизнь–то, понимаешь ли, Слава, такая, что серьезно к ней относиться никак нельзя.

Вот Василий Федорович и сказал то, что он должен был сказать. Спокойно выдержал натиск дочери, узнавшей, что отец выгнал из дома милого Славика. Но хотя и сделал он все, что нужно было сделать, неспокойно было на душе, нехорошо.

Вячеслав Аркадьевич, сам о том не догадываясь, и поступить–то не мог правильнее, когда, не позавтракав, ушел из дома. Во–первых, все поняли, что его несправедливо обидели, а во–вторых, было неясно, что же он станет делать дальше.

Василий Федорович мучился своими сомнениями до обеда — вся семья сегодня так и не пошла на пожню, — а в двенадцать часов вышел на улицу, чтобы найти Славика и договорить с ним то, что не договорил на пристани.

Что именно он будет говорить, Василий Федорович не знал, но что–то еще нужно было сказать обязательно…

В Вознесихе трудно кому–либо потеряться.

Шершаков еще не дошел до столовой, а попавшаяся ему навстречу почтальонша Нюра уже поинтересовалась, куда это повел его квартиранта — в Вознесихе все упорно именовали Баранцева шершаковским квартирантом — завхоз Иннокентий Павлович.

— Не знаю! — ответил Василий Федорович. — Наверное, по своим делам они пошли, Нюра.

И, не доходя до столовой, свернул в переулок, поднимающийся вверх, к роще, где рылись прошлый год археологи и где поставил свой троллейбус Иннокентий Павлович Сутулов, положив начало новой, Троллейбусной улице.

Василий Федорович без труда разыскал друзей.

— Василий Федорович! — обрадовался Сутулов, увидев в своем троллейбусе председателя сельсовета. — А мы уж к вам собирались идти.

— Так чего же не пришли? — Шершаков присел на придвинутый гостеприимным хозяином стул. — И надо было прийти.

— Василий Федорович! — укоризненно сказал Cутулов. — Так ведь я о том и говорю! А Славик не хочет… Не пойду, говорит, и точка!

— Зря! — покачал головой Василий Федорович. — А я смотрю, вы тут серьезно устроились.

— Какое там серьезно! — запротестовал Сутулов. — Мы вас дожидались, да вы задержались… Видите, выпили все! Хотя нет… — Давайте за компанию…

Василий Федорович машинально взял стакан.

— За дружбу! — провозгласил Сутулов, потом взглянул на осоловевшего Вячеслава Аркадьевича и, отставив стакан, похлопал его по плечу. — За дружбу! — сказал он ему и снова повернулся к Шершакову. — А поскольку вы оба друзья, хочу я выпить за мир между вами. Зачем вам обижаться друг на друга? Ну, вышла там неприятность. Ну и что? Не надо принимать ее близко к сердцу! Надо выпить и помириться, а потом пойти к Егорихе и взять еще бутылку калгановки.

— П–правильно! — сказал Вячеслав Аркадьевич. — Ты все правильно говоришь, Кеша!

Вячеслав Аркадьевич услышал свои слова как бы издали, словно их сказал кто–то другой, и ужаснулся тому, что говорит…

Дело в том, что был Вячеслав Аркадьевич человеком сугубо непьющим. Мог он, конечно, выпить рюмку–две, когда требовалось, мог даже прикинуться пьяным, но сейчас происходило нечто ужасное. Этот однорукий завхоз напоил его!

Да–да! Он, Вячеслав Аркадьевич Баранцев, был омерзительно пьян сейчас, и этот пыльным мешком ударенный председатель сельсовета видел его пьяным!

Впрочем, эта мысль вспышкой пронзила его отуманенное алкоголем сознание и тут же погасла.

— За вас, товарищ Шершаков! Далеко пойдете!

И он стукнул своим стаканом о стакан Василия Федоровича.

— Ну вот и замечательно! — обрадовался Сутулов. — Вот и путем все.

— Н–нет, Кеша! — откидываясь назад, пробормотал Баранцев. — Никакого пути нет. Просто ты сам человек замечательный, а так… Н–нет…

— Ну что вы, что вы… — засмущался Сутулов. — Что я? Рядовой труженик хозяйственного фронта, ведущий на досуге скромную научную работу.

— А что? — сказал Василий Федорович, помогая Сутулову уложить Вячеслава Аркадьевича на кровать. — Вы действительно, Иннокентий Павлович, большим человеком могли бы стать. Я, конечно, понимаю, что есть объективные препятствия, трудности, но тем не менее… Человек, он и через физические недостатки пройти может…

— Это вы про руку мою, что ли? — усмехнулся Сутулов. — Эх, Василий Федорович! Очень уж вы упрощенно все понимаете, Василий Федорович, хотя и на международный уровень вышли. Ибо… — он многозначительно поднял вверх палец. — Ибо не тогда девка грех совершила, когда животом обросла, а когда миловалась под кустом.