Лукас Бэрфус - Безбилетник

Сообщения от Белинды он удалил все скопом, не читая; в какой-то момент, ещё до полуночи, она прекратила их слать. Он понятия не имел, что она теперь будет делать. Это его не заботило. Сообщение Веры, что он зарегистрирован на утренний рейс четверга, утешило его, перспектива вернуться в свою старую привычную жизнь давала ему уверенность. У него не было чувства, что он совершает ошибку. Он следовал некоему странному, может быть, пагубному плану, цель которого никто не обязан был понимать. Он зависел от воли мгновения, только мгновения и считались, он понятия не имел, что произойдёт в следующую секунду, но знал, что будет готов ко всему, что бы ни произошло. Во рту у него был кислый привкус, как будто напряжённое внимание постепенно поедало его, но и это было нормально. Он расходовал свою энергию и расходовал её необузданно, не сдерживаясь, с тотальным включением. Отнюдь не его намерения определяли происходящее, ему не требовалось принимать решения. Это давало ему некоторое облегчение. Он был тут. Больше ему ничего не надо было делать, и он понимал, почему в этом заключалось счастье. Он был заодно со своим дыханием, ибо он быстро заметил, как мало пользы было в том, чтобы беспокоиться, тревожиться, мысленно заглядывать вперёд дальше, чем на один шаг. Всё это мешало ему предаться с головой текущему моменту. И он видел то, чего ещё никогда не видел. Мир, полный знаков, которые он мог читать, мир был открытой книгой. Ему оставалось лишь расшифровывать эти послания, а всё, что заставляло его думать о будущем, о чём-то по ту сторону ближайшего удара сердца, было наивно и бессмысленно. Любая инвестиция была смехотворна, смертельна и убыточна для той жизни, которую он нашёл. Его существование зависело от другого существования. Он связал себя с ней, в этом было всё дело, и куда бы она ни пошла, он последует за ней. Не играло роли, кем она была, чего она хотела, до тех пор, пока он её не потерял, он не будет потерянным. Он научится, да, вот оно что, он ещё никогда не узнавал так много, как в последние часы, и он знал, с какой опасностью это сопряжено, потому что он заботился не о своём благе, собственное благополучие было ему совершенно безразлично. Дело было не в нём, не в его намерениях, дело было в связи, которая завязалась, в святости их божественных уз. Но ей нельзя было ничего об этом знать, она бы не поняла этого, она бы испугалась его и постаралась ускользнуть от его взгляда. У него было две задачи: всё видеть и оставаться невидимым.

Он погасил свет. Мир снаружи казался монохромным в натриумных парах уличных фонарей. Мимо промелькнула лиса. Патрульная машина, совершающая свой объезд. Обрывок бумаги, гонимый ветром по мостовой. Этот мир снаружи отзовётся, и уже скоро, изо всей силы. За каждую минуту, в которую он отрекался от мира, ему придётся заплатить полную цену.

Но пока этот мир ещё отдыхает, спят дома и улицы, небо спит и девушка, лишь один не спит и бодрствует, тот, кто всё видит, чьи чувства пробуждаются, но пока ещё не ясно, во благо ли это его творцу.

А вот и она. С бриллиантовым блеском она выступает в первых лучах солнца. Свет её белый и золотой и наполняет небо и плоские крыши, сковородная медь крыш вспыхивает и налагает кайму из зари. В синеве собрались теперь все краски, и весь свет стоит у него в глазах и слепит его. С хорами утра шагает она и отгоняет от своего присутствия всякую тень. Тёмные клочья отступают в ниши под навесами, чёрное прячется, как мелкий злой дух. Он, пошатываясь, прикрывает глаза ладонью, второй держится за дверцу машину, подставляя себя потоку фотонов. Серебряная пена первого часа окутывает его и хочет смыть. Её великолепие безоговорочно, от этого блеска вынужден отвернуться каждый, а кто не потупит взор, тот будет ослеплён.

Вчера она не подставлялась солнцу, на площади под каштанами; то было солнце, которое следовало за ней по сигналу. Она повелевает светом и тьмой и призывает небо послать облако, чтобы пресечь свет, приглушить белизну и погасить золото. Водяной пар в небе рассеивает свет, блеск возвращается назад в пелену тумана, и в этом мутном мерцании он узнаёт её, в образе служащей в платье-футляре, в светлом плаще на три четверти длины, на два пальца выше колена. Почти прозрачные подколенные впадины, стройные икры без изъяна, волосы подобраны вверх благопристойным зажимом из чёрного лака.

Свет не одинок во вселенной. Рядом с ним существует материя и требует дисциплины. Материя? В низших сферах существования преобладает обозначение материал. Барахло. Вещество. И это вещество, сколь бы жалким и ничтожным ни было его качество, – вот участь смертных. Ни дня они не выживут без денег, без башмаков или тряпья вроде того куска хлопка, на меховой подкладке и с капюшоном, так называемой парки, носящей английский бренд Holbrook, но на самом деле никогда, ни в одной стадии изготовления не видевшей британской территории; скроенной скорее всего в Пенджабе и смётанной в каком-нибудь потогонном производстве под Чиангмаем руками туберкулёзной семнадцатилетки. Он зависим от этой тряпки, которая защищает его тело от холода и позора. И как ни вульгарно это барахло, лучше бы он держал его под рукой наготове. Но парки при нём нет. Он оставил её небрежно валяться на пассажирском сиденье. Хотя ведь знал, какие у неё проворные ноги. И когда богиня уже достигла середины площади, он ныряет щучкой в машину и отчаянно хватает этот рыхлый предмет одежды. Так. Парка теперь при нём. Хорошо. Но недостаточно. Ему нужен ещё телефон, а этот телефон, к сожалению, не торчит у него в нагрудном кармане, а лежит на приборной панели. Он хватает его. Теперь всё на месте. Теперь он может бежать. Может быть. Может быть, ему ещё понадобится его бумажник. Его состояние, его идентичность. Может пригодиться. Но эта свиная кожа куда-то запропастилась, во всяком случае контрольный запуск руки в левый внутренний карман угодил в пустоту. Итак, ему снова приходится нырять в салон машины, в то время как она перемещается по площади, проворная и легконогая, и вот-вот скроется с его глаз – но куда же подевался этот проклятый бумажник? Его нет на сиденье, нет под сиденьем, нет в кармане дверцы. А, нашёлся. Глубоко в щели между водительским сиденьем и центральной консолью, вот куда он забился.

Знать, где находится предмет – это не то же самое, что располагать им. Он видит бумажник, но не может до него добраться. Твоя богиня уже почти на вокзале, а ты тут копаешься, выковыривая свои достижения. В чём дело? Слишком толстые пальцы? Слишком размягчённые мозги? Может, тебе выпить кофе для бодрости? Ты что, в абстиненции? Что ты делаешь? Сейчас ты заплачешь?

Он чувствует, как раскаляется его голова, он жаждет своего бумажника и втискивает руку между поролоном, металлической скобой и пластиком. Пальцы выгибаются, кредитная карта вонзается в ногтевое ложе, рвётся кутикула, но захватить бумажник ему всё равно не удаётся. Бесполезно.