Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

— Представляешь, — надулся он от гордости.

Эмоции распирали его так, что в любой момент могло сорвать клапан. Нет, я не боялся смрада. Мясокомбинат, куда я забегал к приятелю за вырезкой или колбасой, напрочь атрофировал обоняние. Судя по цветущему виду Николая Семеныча, комната после физиологического конфуза заблагоухала бы «Ландышем серебристым» или «Ночной фиалкой». На худой конец — «Красной Москвой», но этого не произошло: непрошенный гость сдержался.

— Представляешь, — повторил он, захлебываясь. — Дениска, внучок мой, вчера сказку сочинил. Ага, сказку! Про какашку! Ну, как тебе это?!

Николай Семеныч пописывал в детскую рубрику нашей газеты истории про оторванные собачьи хвосты, про говорящие дырочки, про буквы, бегающие по тетрадным листам. Мне казалось, он тайно и довольно сильно выпивал. Ничего удивительного в том, что извращенные фантазии деда-литератора передались внуку, не наблюдалось. Я представил живую какашку и ее маленьких детей, сидевших за обеденным столом. Бог ты мой, куда катится мир?!

— Понимаете, от меня Груша ушла, — перебил я, посвящая соседа в горькие тайны и желая быстрее от него отделаться.

Он меня не понял, задумчиво покрутил в руках забытый Грушей лифчик.

— Какая Груша, дорогой мой?! Тут какашка! Понимаешь, живая, говорящая какашка! В пять лет — про какашку! Это же гениально! Гениально!

Николай Семеныч всплеснул руками и выскочил из комнаты. Было слышно, как он делился новостью с Серафимой Петровной, ветераном самогоноварения. Та ахала, охала и восторженно громыхала кастрюлями.

Весь день я провел в постели, вспоминал Грушу, мысленно поливая грязью, замешанной на ревности. «Ну вот, братец, ты и стал свободен!» — успокаивал я себя, понимая, что абсолютной свободы не существует: человек всегда отчего-то зависит. Хотя бы от обстоятельств. Так я и лежал, умоляя Бога об апокалипсисе. Казалось, лишь катастрофа глобального масштаба заморозит мою боль. Господь, как всегда, оказался глух. Ничего сверхъестественного не произошло: Земля не остановилась и Солнце не погасло. Совсем расстроенный я взял газету. «Беременная женщина приняла участие в массовом побоище в Томске. В результате — участники конфликта получили телесные повреждения. Из автомобиля будущей мамаши изъята бейсбольная бита», — значит, не все потеряно, остались еще женщины в русских селениях! Или вот: «Женщина в Шереметьево уехала за чемоданом на багажной ленте», — тоже неплохо! Разве заокеанские или европейские гражданки додумались бы до такого? Никогда! Они же слабоумные! А мне не везет, не везет... Может, Агрофена — немка или, того хуже, — американка? Так и уснул, измученный догадками и подозрениями.

Утром позвонил в поликлинику и вызвал врача: требовался трехдневный перекур, чтобы успокоить разболтанные нервы. Казалось, что за дверью постоянно отирается Серафима Петровна. Хотя, почему казалось? Нюансы человеческой жизни лучше всего видны в замочную скважину. Самогонщица вероятно следила за мной из лучших побуждений. Возможно, она хотела чем-нибудь помочь. Уж кто-кто, а эта старая грымза отлично знала: управлять настроением легко, особенно с помощью алкоголя. Я бы с радостью выпил, но врач… Он же не поймет, не оценит масштаб постигшей меня трагедии. И тогда прощай больничный лист!

Ближе к вечеру нарисовался архаровец в плаще до пят и шляпе «Аль Капоне». Он с безразличием осмотрел комнату и спросил у книжного шкафа: «На что жалуетесь?» После этого полез в портфель из «крокодиловой» кожи. «Сейчас он достанет наган и одним выстрелом решит все проблемы», — подумал я, но ошибся. Доктор вытащил фонендоскоп.

— Дышите глубже! — приказал он, и мои легкие засвистели как кузнечные меха.

Доктор нахмурился и померил давление.

— Побойтесь Бога, вас в космос можно отправлять, а вы людей от дела отрываете! Сейчас какая-нибудь старуха умирает, а я тут с вами время теряю!

Затаив дыхание, за дверью умирала Серафима Петровна. Катастрофически испорченный интеллектом, я философски ответил:

— Что делать? Общество свято чтит библейские законы и свято их нарушает. Больничный, значит, не дадите?

Архаровец в черном плаще изумленно посмотрел в мои глаза и нахлобучил шляпу.

— Ну, вы и хам! — сказал он на прощание.

Хорошо, что он не окрестил меня симулянтом, а то пришлось бы сгореть от стыда. В тот же вечер я напился. Серафима Петровна поначалу хотела проявить альтруизм, но воображаемый звон монет заглушил голос ее совести. Пришлось раскошелиться.

У стола вертелся пятилетний сказитель и бессовестно таскал из банки маринованные огурчики. Его причмокивания напоминали Грушины поцелуи, оставившие глубокие ожоги на моей душе. Голова у Дениски была большая, и огурцы исчезали в ней, как в бездонной бочке. Хотелось прогнать пацана, но вместо этого я посадил его к себе на колено.

— Ну что, Дениска, расскажешь сказку?

Малец оживился и проглотил еще один огурец.

— Про какашку?

— Про какашку, — я грустно усмехнулся.

Дениска сполз с коленки и встал посреди кухни. Весь его вид говорил о том, что сейчас он откроет страшную тайну, о которой я никогда не подозревал.

— Жила-была какашка, — торжественно начал он, — и звали ее Грушенька!

II

Однажды у меня умерла бабушка — старая была — и закопать ее просто так, без гроба и всяких увеселительных поминок, не составило бы особого труда. Никто бы и не чухнулся. Но сердечность, живущая во мне, твердила, что это неправильно, что все нужно сделать по-людски. И я пошел выбирать гроб.

Похоронное бюро находилось на городской окраине, в густой тополиной рощице и не привлекало внимания. Раньше в этом помещении квартировал банно-прачечный трест, но во время перестройки заведение поменяло статус и превратилось из «рабоче-крестьянской купальни» в стартовую площадку на тот свет. Центральный вход представлял собой три арки с огромными скрипучими дверями; на задворках гранили памятники, и было слышно, как истошно визжит фреза. От ее визга мерещились страдания мучеников, угодивших в ад.

В похоронном бюро дышалось легко, будто работали кондиционеры, о которых в ту пору у нас только слышали. Тишина и торжественная обстановка вынуждали вести себя подобающе. На стенах висели симпатичные венки стоимостью от сотни — до несколько тысяч. Гробов я не увидел, они хранились в подсобке. Встретила меня очень крупная тетка в роговых очках с крупным начесом на квадратной голове. Я еще подумал, какой же понадобится гроб, если не приведи бог, с ней что-нибудь случится.

— Зина, покажи клиенту гроб, мне некогда! — распорядилась тетка с квадратной головой, запыхтела и бульдозером покатилась по коридору.

Миловидная, очень маленькая и аппетитная Зина в строгом костюмчике с дешевой брошкой на блузке вызвала во мне желание, не соответствующее профилю заведения.