Александр Казимиров - Бульварное чтиво [Сетевая компилляция, калибрятина]

— Пойдемте, — еле слышно сказала она и коснулась моего локтя тонкими прозрачными пальцами.

Я глядел на эти пальцы и думал, что в них совсем не осталось жизни. Что они принадлежат воскресшему покойнику, работающему тут по случаю, и способны только указывать на товар.

Мы ходили между стеллажами и подбирали гроб, в котором навеки упокоится моя бабушка. Пахло сосновой доской и какой-то дрянью. Кажется — смертью. Я был капризен и боялся, что бабушка не поместится в предлагаемый ящик, или, наоборот, будет чересчур свободно чувствовать себя в нем.

— Давайте сделаем на заказ! Помните габариты усопшей? — спросила Зина. — Если поставить мужикам литр водки, они сколотят гроб к вечеру.

На том и порешили.

— Мы работаем до восьми. Жаркие нынче денечки, народ мрет пачками. Подъезжайте к крыльцу. Посигналите, я встречу.

Так началось наше знакомство, полное страсти, бессонных ночей и щекотливых ситуаций.

Забальзамированная и переодетая во все праздничное бабушка лежала на широкой скамье, принесенной неизвестно кем и — неизвестно откуда, и не проявляла интереса к суете вокруг. Рядом с ней топтались тетушки, какие-то дряхлые старухи из музея восковых фигур — и все шептались. Бабушку по грудь скрывала белая шелковая накидка. Естественно, бабуля мечтала укрыться красным коммунистическим стягом с вышитым золотыми нитями гербом СССР, но секретарь горкома категорически заявил, что старушка — не генеральный секретарь, обойдется и без знамени. Бабушка, по известным причинам, не возражала; в связанных бинтом руках она крепко сжимала подушечку с орденами и медалями и застенчиво втягивала беззубый рот. Смертный одр окружали венки. Смотрелось великолепно! Отпевать себя старушка категорически запретила. На памятнике она распорядилась приклепать пятиконечную звезду, а не православный крест, что и было исполнено. Если бы она изъявила желание, я приклепал бы серп и молот и поставил у могилы гипсовых пионеров. Чего не сделаешь ради обретения собственных жилых метров! Но до этого не дошло.

Ближе к вечеру, когда стерегущие околевшую бабку тетушки принялись зевать, я попросил соседа на машине, и мы рванули в похоронное бюро. Зина ждала. Она приветливо помахала прозрачной рукой и запрыгнула в кабину драндулета. Места оказалось мало, и я ощущал тепло стройных женских ног.

— Во двор заезжайте, гроб уже готов к погрузке.

Да, это было то, что нужно! Обшитый красным атласом, с черными рюшками и без креста на крышке, гроб утешал мой придирчивый взгляд. Бабушке будет славно в нем, я даже не сомневался в этом. Вместе с соседом мы закинули похоронный футляр в кузов и уже решили ехать домой.

— Вы меня не подбросите? Автобусы так редко ходят, ждать придется минут сорок.

Я распахнул дверку грузовика, и Зина впорхнула в мою жизнь той дорогой бабочкой, за которой лепидоптерофилы забираются к черту на куличики. Всю дорогу она рассказывала про какого-то баскетболиста, которому пришлось делать гроб больше двух метров. Наконец мы подъехали по указанному адресу. Зина взяла меня за руку и предложила выпить чаю.

— А как же гроб? — удивился я, искренне желая остаться.

— Пусть сосед отвезет. Он же его не украдет. На кой черт ему бабушкин гроб, правда?! — засмеялась Зина и потащила меня в одноэтажный финский коттедж.

Я слышал ворчание соседа, обиженный плач допотопного грузовика, но мне уже было не до этого: впереди ждали домашнее печенье и чай!

Зина жила скромно. Ничего, кроме дивана, журнального столика и книжного шкафа внутри коттеджа не было.

— Муж на Севере и вернется в конце следующей субботы. Смело располагайтесь на кухне, включайте чайник и хозяйничайте. А я сейчас, я быстро.

Из ванной доносился шум воды. Вскоре появилась и Зина в коротком домашнем халатике и с махровой чалмой на голове. Она догадывалась, что я наблюдаю за ней; пикантно наклонялась, а к настенному шкафчику тянулась с таким рвением, что ее голые ягодицы ослепили меня и лишили рассудка. Чай мы пить не стали. Зачем пить чай, если наклевывается более симпатичное занятие? Такое же обжигающее, только гораздо слаще.

Шторы были задернуты, свет погашен. В полумраке Зина застелила диван и отдалась без всяких ужимок. Все происходило так естественно, будто мы знали друг друга тысячу лет. В перекурах я вспоминал о мертвой бабушке и предстоящих похоронах. Зина уловила мое настроение, не дала грустить и вовлекла в любовные забавы.

Встал я с первыми лучами солнца и весьма удивился: мы спали на абсолютно красной простыне, и даже подушка не отличалась от нее по цвету. «Надо же, — подумал я, привыкший к белому, — какая экстравагантность!» Тихонько одевшись, я покинул любвеобильный коттедж. Город еще спал и меня никто не заметил.

Бабушка, как царица, лежала в деревянном саркофаге и не обратила внимания на мое позднее возвращение. Ее щуплую грудь придавливала подушечка с орденами и медалями. Мне чудилось, что голова усопшей покоилась на свернутых в рулон похвальных грамотах, коих скопилось неимоверное множество — при жизни бабушка занимала руководящие должности. Ее предприятие всегда занимало почетные места, подопечным вручали чайные сервизы или талоны на дефицитный товар, а бабуля обрастала благородным металлом. Вокруг бабули зевали тетушки.

— Ты где шарахался? Мы ее еле в гроб запихали — с виду худая, а такая неприподъемная! — ворчала одна из проснувшихся родственниц.

— На работе канализация забилась. Весь первый этаж в говне утонул. Убирали, мыли…

— Иди, помойся, пахнет от тебя.

О, малахольная! Чем от меня могло пахнуть, кроме духов Зины и пота ее ненасытного тела?

В обед приехала ритуальная машина с опущенными бортами. Стали выносить бабулю. Двери оказались узкими, подъезд такой, что не развернешься. Мужики из ритуального агентства решили вытащить ее через окно. Бедная бабушка! Никто не додумался ее привязать, а машина к окну не подъезжала. Стали спускать, и бабуля, выронив подушечку с государственными наградами, следом вывалилась сама. Толпа замерла, кто-то заголосил, но его быстро успокоили. Бабушку уложили на законное место, стряхнули с костюма соринки и снова накрыли шелковым покрывалом. Гроб отлежался на табуретках и с задорным: «Ух, взяли!» — запрыгнул в кузов катафалка. Следом за гробом в кузов затащили пару-тройку тетушек, и траурная процессия двинулась прочь от дома. Музыки не было. То ли тетушки поскупились на музыкантов, то ли музыканты нашли более щедрого покойника. На кладбище тоже церемониться не стали. Толстый мужик с обветренной харей, размахивая могучей рукой, отчитался о колоссальных заслугах эмигрирующей в мир иной бабули. Гроб быстренько закопали и все рванули на поминки. Я же помчался к Зине.