Давид Гай - Террариум

Он нервничал, потел, ему становилось душно, он вышел из лимузина и вдохнул осеннюю сырость, было не холодно, но промозгло, мелкий дождик не сеялся, а колюче стоял в воздухе, комендант услужливо раскрыл зонтик и вновь осторожно предложил пройти в апартаменты ВВП, которые пустуют, клон после короткого раздумья согласился и вся четверка проследовала за комендантом в Первый корпус. Войдя внутрь кабинета в Северном крыле, клон внезапно забыл, в какой особый для страны момент находится здесь и какая миссия уготована ему, отступили волнения и тревоги сегодняшней ночи, не думалось о том, какой тяжелый и опасный груз взвалил на свои плечи и чем может кончиться для него неудача операции, не думалось ни о чем, кроме того, что он вступил в святая святых, о чем прежде и помыслить не мог, и клона охватило почти детское нетерпеливое любопытство: он озирался по сторонам, пытаясь вообразить присутствие здесь человека, на которого немыслимым образом похож, как садится за стол, не подавляющий размерами, над которым герб Преклонии, а справа и слева – флаг государства и штандарт Высшего Властителя, прикасается к письменному прибору из зеленого малахита, работает с двумя компьютерами, подключенными, как объясняет комендант, к ситуационному центру, расположенному в этом же здании, сейчас они выключены, экраны не светятся, и здесь же – телефоны и коммутатор с пультом управления – клон прочел имена прежнего председателя правительства и его замов, министров, председателей обеих палат парламента, эти люди имели право звонить ВВП напрямую, имена почему-то прежние, не измененные, менять – замучаешься, подумал клон, каждую неделю – новые; за телефонами горшочек с кустистым цветком, у него слегка волнистые листья и белое покрывало – хозяина кабинета нет, а цветок жив, за ним ухаживают, удовлетворенно отметил клон; он полюбовался стенами кабинета с золотистым оттенком, обитыми идеально пригнанными друг к другу шлифованными панелями из мореного дуба, вдоль стен шли шкафы, заполненные книгами и справочными изданиями, поднял глаза и уперся в украшенный строгим орнаментом потолок; ближе к окну – стол для переговоров, за которым ВВП разговаривал с министрами и высшими чиновниками – сколько раз клон видел кадры телерепортажей о таких встречах и не представлял, что может вот так запросто сесть за стол спиной к стене и представить, что напротив – Он…

Комендант принес кофе, бутерброды и коньяк, они выпили и перекусили в приемной, переносные телефонные аппараты, взятые с собой из лимузина, постоянно трезвонили, для уточнения ситуации министр обороны и двое главных связывались с подчиненными еще и по мобильникам; клон прихлебывал горячий кофе и мысленно переносился в квартиры и на дачи, откуда выводили арестованных, один, кажется, вице-премьер, не хотел идти, грозил карами, ему заломили руки, двое каких-то людей пробовали отстреливаться; начальник охраны включил огромный плазменный телевизор – диктор Первого канала начал зачитывать Обращение КНС к народу Преклонии… Было шесть часов одна минута утра… Все перемешалось, убыстрилось, события помчались вскачь, и вот перед клоном растворяется тяжелая створчатая дверь Андреевского зала Большого Кремлевского дворца, он вступает на красную ковровую дорожку, звучат аплодисменты, он движется развинченным, утиным шагом, совсем, как ВВП, к месту принятия присяги, сейчас он положит руку на Конституцию Преклонии, произнесет тридцать три магических слова и страна окажется в его подчинении и в его власти, полной и безграничной; ах, как сжимает грудь и как не хватает воздуха…

Клон очнулся от сильного сердцебиения, лоб покрывала испарина, он лежал с открытыми глазами, за окном выстукивал морзянку дождь, было темно, развиднеется в ноябре не скоро, тишина побуждала повернуться на другой бок и сладко засопеть, уткнувшись носом в плечо журналистки, отвечающей за пиар его избирательной кампании и совмещающей эту обязанность еще с одной, со сном у него не было проблем, напротив, ночью он, так ему казалось, продолжал жить насыщенно и эмоционально-изощренно, ибо ничто не отвлекало, ночные фантасмагории, а иными они не могли быть, нередко отчетливо помнились, он мог пересказать их во всех подробностях, в такие мгновения внезапная тревога побуждала мозг моментально выйти из сумеречного состояния: бывает, замлеет, если отлежать ее, кисть, словно нет пальцев, их не чувствуешь – поменяешь позу и со слабым покалыванием, сродни комариным укусам, кровь начнет поступать в сосуды, пальцы начнут оживать, пока не приобретут прежнюю гибкость и подвижность; сейчас вяло-беспомощные нейроны гиппокампа уже начинали реагировать на его команду вспомнить во всех деталях и подробностях.

Сон был страшен именно тем, что вполне мог оказаться явью, и слава богу, что не оказался, но радости и облегчения пробуждение не принесло – вспоминая примстившееся, прокручивая кадры безумного фильма, он судорожно пытался избавляться от ночных кошмаров, будто счищал ошметки грязи с одежды и ботинок; ему предстояло жить с тем, что определяло и направляло его мысли и поступки все последние месяцы, а это все чаще казалось – клон чувствовал – непосильной ношей, непомерным испытанием; он вылез из постели, стараясь не разбудить журналистку, не нашарил тапочки, босиком спустился со второго этажа, прошлепав по холодному паркету на кухню, попил воды из крана, надел тренировочный костюм, кроссовки, натянул куртку с капюшоном, бейсболку и вышел на открытую веранду; начало ноября выдалось переменчивым, то легкий морозец без снега, то мокрядь, вот и в этот рассветный час лило, но не сильно, пахло прелью, попадавший под порывами ветра за долгую ночь мерзлый дубовый лист отогрелся, повлажнел и шелестел под ногами, дачный коттедж, снятый штабом его избирательной кампании, был последним в ряду построек, из-за забора открывался пустой, голый лес, где, кроме елей и сосен, просматривались в хорошую погоду кустарнички, но погожих солнечных дней не было, сейчас неторопко шел дождь, и в эти минуты верхушки деревьев смотрелись одиноко и угрюмо, объятые белесым туманом. Зачем мне все это надо, для чего ввязался в историю? – спрашивал клон себя и не находил ответа; человек живет для исполнения своей миссии: дети, работа, карьера, творчество, удовлетворение тщеславия, играющих страстей, а какая миссия у меня… я только двойник ушедшего в небытие и не более того, стать вторым ВВП мне не суждено, да и изменилось все вокруг, страна словно взбесилась, и хорошо, что не суждено, и не надо; а был ли счастлив, выполняя свою миссию, тот, кого я волей обстоятельств пытаюсь играть, не был ли заложником тех, кто поставил его на службу, возвел на пьедестал? – никто не может властвовать в одиночку, вокруг него всегда люди, которых он боится и которым не доверяет, не имеет права доверять ради собственного благополучия и безопасности, рябой вождь тоже имел окружение и боялся его, периодически устраивал чистки; зачем человеку власть, в ней ли смысл бытия, думал клон, дивясь необычным, прежде крайне редко посещавшим его мыслям, пролетавшим по касательной, не оседая глубоко внутри, и в ум шел великий сын Поднебесной, на чье выражение он однажды наткнулся и выучил наизусть – авось пригодится: лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует, несколько хуже те правители, которых народ любит и возвышает, еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает; кем закончил жизнь ВВП: любимым и возвышаемым, наводящим страх, презираемым? – клон гнал от себя ответ, гнетущий очевидностью, и если бы не случилось несчастье, сколь долго Властелин мог просуществовать… Власть пыталась убедить преклонцев, что ВВП – источник всех наших побед, но так же легко могла убедить, что Он – источник всех наших бед – и свалить на него все грехи, глупости, подлости, безобразия, все, что происходило в стране и отражалось, как в кривом зеркале – и погнать взашей… Но кем же все-таки Он был – строгим, но справедливым вождем стаи, или средоточием зла, мешающим преклонцам строить счастливую жизнь? – и за клона отвечал некто невидимый, наделявший не слишком умного и проницательного двойника, уступавшего оригиналу по всем показателям, мыслями, ранее ему не свойственными: ни тем и ни другим, он был третьим, желавшим сделать как лучше, по его разумению, а выходило как всегда… и не могло выйти иначе…