Давид Гай - Исчезновение

Примерно в таком духе изъяснялась, иногда с матерком. И где только напиталась мутью всей… Прочесть вроде негде – интернет прорежен так, что найти в нем слово против власти невозможно, сети просматриваются, проглядываются каждочасно, тухлая рыбешка изымается моментально; неужто сама пришла к таким выводам? Девка умная, мозг критичный, сызмальства не терпела строем ходить и гимны горланить, еще с института… Он тогда внимания особого не обращал, было еще до его службы. А нынче дружок новый голову дочке дурит, и без того задуренную. Малый вроде приличный, из профессорской семьи, хирург-онколог, заработки не в пример альбининым, но свое отношение к власти не скрывает, во всяком случае, при редких встречах с Яковом Петровичем высказывается без обиняков под одобрительные реплики дочери.

Положа руку на сердце, Двойник кое-в чем соглашался, молча, ко-нечно, не подавая вида, словно тайну хранил, про народ, к примеру, что хахаль Альбинин высказал: ВВ – коллективный портрет народа, не вождь народ на уши поставил, а сами россияне царя такого захотели, не все, разумеется, но большинство; от иллюзий вождь далек, понимает: ни на что хорошее народ не способен, испокон веков погряз в злобе, подлости, зависти, доносительстве, пьянстве и безделье, и не нужны ему никакие реформы. Про себя Яков Петрович тоже считал: ВВ убежден, что народ в массе своей ни в какой демократии не нуждается, таким его история сделала, он прошлым своим отягощен, будто вериги изнурительные носит, следовательно, поступать с ним можно как угодно, все съест и проглотит, разве что кость с барского стола надобно изредка кидать в виде заботы о благосостоянии, и кидал в первые годы правления, благо было что кидать, нефтюшка зашкаливала в цене, а нынче и кидать нечего, корпорации самой едва хватает, кто ж об обществе думать будет…

Все эти суматошные крученые мысли пронеслись в голове Двойника под пытливым взглядом куратора. Надобно ответить, но что и как…

– Вроде ничего мужик. Самостоятельный. Профессия хорошая. Без работы не останется.

– Да уж. Все под богом ходим. Живет человек безмятежно, строит планы – и раз!… на стол операционный с опухолью. А она неоперабельная, время упущено, поздно пить боржоми… – И после паузы: – Готовьтесь, Яков Петрович, сейчас работы будет больше, – в своем духе неожиданно переведя стрелку, двинув состав по другому пути, и посмотрел со значением. – На следующую неделю запланированы две встречи в резиденции – с министром экономики и двумя губернаторами. Будете вместо ВВ. Вы как дублер космонавта – не сможет тот полететь по каким-то причинам, дублера запустят. Инструкции и необходимые материалы вам передадут. Учтите – будет телевидение… А с дочерью проведите беседу – приятель ее по ведомству ФСБ проходит как неблагонадежный. Пока не поздно, обороните Альбину от тлетворного влияния, – и куратор изобразил нечто вроде улыбки-гримасы.

4

…Пройдет время, станут мусором листочки календаря года 2023-го, промчится и следующая весна, все перемелется, из муки свежего помола испекут пироги с начинкой из лжи и правды, чего будет больше, никто не узнает до тех пор, пока не начнут дотошно изучать биографию Двойника, игравшего в смутные месяцы жизни страны весьма заметную роль, обозначат пунктиром линии его судьбы: родился в городе в часе езды на электричке от столицы, служил в армии, потом охранником у молодого борзого бизнес-мена, того застрелили, поболтался без дела и был принят в службу безопасности частного банка, заочно учился в институте, продвигался по карьерной лестнице – но это лишь вешки, засеки на стволе, не затрагивающие деталей, а в них-то самый смак. Равенск раскинулся по обе стороны от железной дороги, справа по ходу от Москвы шли одноэтажные домишки с садами и огородами, слева – кирпичные корпуса текстильного комбината, озеро, церковь, где размещались какие-то склады, и главная достопримечательность города – большой приборостроительный завод, его перевели сюда из Ленинграда за год до войны с Германией, словно знали, предчувствовали. Равенцы называли его “панель”: где работаешь? – “на панели”, особенно дивно звучало в устах молодых женщин. Впрочем, завод был непростой, секретный, имел, как положено, номер, делали здесь гироскопы для космических аппаратов, шпион Пеньковский выдал секреты заокеанцам, шпиона расстреляли, а номерные заводы переименовали, дабы запутать врагов, так “панель” стала РПЗ – Равенским приборостроительным заводом, название остряки-грамотеи переделали в “работай пока не здохнешь”. Здесь и вкалывал в инструментальном цехе отец Якова, между прочим, учил его слесарному ремеслу гений своего дела Фрайонов, говорили, первый Герой соцтруда из работяг, закрытым указом получивший высокое звание за первый спутник, а потом избранный депутатом Верховного Совета России. Яков пару раз видел этого мужика – маленький, сухонький, ничего особенного, а на глаз, без всякой лупы, припиливал надфилем матрицу с точностью до микрона. Отец без восторгов рассказывал об учителе, герой и герой, наверное, завидовал, а вообще, отец был обидчив и злопамятен, сын знал его особенность и старался не злить, не доводить. На их улице дошкольная мелюзга забавлялась тем, что ловила в болоте лягушек, вставляла им в зад соломинки и дула что есть сил, пока лягвы не раздувались, как шарик, и не лопались; ребятня веселилась, но скрывала забаву от взрослых, ибо не была уверена, что за это похвалят; однажды Якова за этим занятием застал отец, но не выругал, а напро-тив, схватил готовую к экзекуции лягушку, засунул ей соломинку и дунул так, что та мгновенно распухла и лопнула с треском и нутряным стоном; отец, довольный собой, за-ржал, поощрительно похлопал обалдевшего сына по голове и отправился домой. Дед и две бабки Якова умерли кто в войну, кто после, так что он их не знал, за исключением деда по отцовской линии, вернувшегося с войны калекой, без ноги. Передвигался с костылем, опираясь на суковатую палку, что не мешало, как прежде, класть печи зажиточным равенцам, строившим дома, а печник дед был отменный, его знали и ценили. Яков не помнил, ласкал ли он его, пацана, хоть раз, и не дай бог кому деда обидеть – мог и палкой огреть, а мог и пакость сотворить заказчику, скажем, не доплатившему. Однажды рассказал внуку, как это делал: под видом осмотра готового дымохода незаметно вмазывал туда бутылочное горлышко или стакан без донышка, и, едва дунет ветер, печь начинала заунывно гудеть и выть так, что мороз по коже драл; приходилось ничего не подозревавшему заказчику кланяться в пояс печнику и просить переделать дымоход. Для пущей важности дед однажды показал, в тонкий шлифованный стакан налил доверху воды, крючковатыми сильными пальцами левой руки сжал его, а правой ладонью резко накрыл – хлопок и дно под давлением воды вылетело, будто бритвой срезанное.