Мария Дуэньяс - Нити судьбы

— Я в восторге от Тетуана, it’s so, so beautiful [36] Это очень красиво ( англ. ). . Он чем-то напоминает европейскую зону Калькутты, с ее садами и домами в колониальном стиле. В общем, те места, где я провела немалую часть своей жизни.

— Ты не собираешься туда возвращаться?

— Нет, ни в коем случае. Все это уже в прошлом, и у меня с ним связаны не очень приятные воспоминания — кое-кто поступил там со мной довольно нехорошо. К тому же мне нравится узнавать новые места: недавно я жила в Португалии, теперь — здесь, в Марокко, а завтра — who knows — кто знает, где окажусь. В Португалии я прожила чуть больше года — сначала в Эшториле, затем в Кашкайше. Потом ситуация изменилась, и я решила уехать оттуда.

Розалинда говорила без остановки и в то же время внимательно следила за дорогой. Я заметила, что ее испанский значительно улучшился со времени нашей первой встречи — она уже не смешивала его с португальским, хотя по-прежнему то и дело вставляла слова на своем родном языке. Мы ехали с открытым верхом, и шум мотора был оглушительным. Англичанке приходилось почти кричать, чтобы я ее услышала.

— До недавнего времени там, в Эшториле и Кашкайше, было превосходное общество — дипломаты, европейские аристократы, английские виноторговцы, американцы из нефтяных компаний… Все было невероятно дешево: жилье, обслуживание, напитки. Мы жили, ни в чем себе не отказывая, развлекались, играли в бридж. Но неожиданно, как-то вдруг, все изменилось. Внезапно появилось огромное количество людей, желавших там поселиться. Британцы, прожившие всю жизнь в отдаленных уголках империи, решили наконец обосноваться в Европе — только не в дождливой Англии, а на португальском побережье с его мягким климатом. Испанцы-монархисты, почувствовавшие, что над ними сгущаются тучи. Немецкие евреи, которые уезжали из Германии и присматривались к Португалии, чтобы перевести туда свой бизнес. И вот, с началом этого нашествия, цены взлетели до небес. — Розалинда с детской непосредственностью пожала плечами и добавила: — И жизнь там потеряла свое очарование.

Однообразный желтоватый пейзаж вдоль дороги иногда оживляли заросли опунции и сахарного тростника. Миновав горную местность с ее соснами, мы снова спустились в сухую долину. Кончики шелковых платков, покрывавших наши головы, развевались на ветру и блестели на солнце, а Розалинда продолжала историю своего приезда в Марокко:

— В Португалии мне много рассказывали о Марокко, особенно о Тетуане. В те времена я дружила с генералом Санхурхо и его восхитительной Кармен — so sweet [37] Такая милая ( англ ). , знаешь, что она была танцовщицей? Мой Джонни и их маленький сын Пепито играли вместе. А потом — эта ужасная гибель Хосе Санхурхо в авиакатастрофе, такое горе… Он был неотразимым человеком — не очень привлекательным внешне, to tell you the truth [38] Честно говоря ( англ. ). , но необыкновенно веселым и обаятельным. Всегда обращался ко мне «красавица», и именно от него я узнала свои первые слова по-испански. Это он представил меня Хуану Луису в Берлине, во время зимних Олимпийских игр в феврале прошлого года, и я, конечно же, была сразу очарована. Я приехала туда из Португалии со своей подругой Нишей — на «мерседесе» через всю Европу до Берлина, can you imagine? [39] Представляешь? ( англ. ). Там мы остановились в отеле «Адлон», ты, наверное, его знаешь.

Я сделала неопределенный жест, не означавший ни «да», ни «нет», а Розалинда продолжала говорить, не обращая на меня особого внимания:

— Берлин, какой город, my goodness! [40] Боже мой! ( англ. ). Кабаре, праздники, ночные клубы — жизнь била ключом; почтенная матушка — директриса англиканского интерната, где я училась, — умерла бы от ужаса, увидев меня там. Однажды вечером я случайно встретила Санхурхо и Хуана Луиса в холле отеля, having a drink [41] Они выпивали ( англ. ). . Санхурхо приехал в Германию, чтобы посетить оружейные заводы, а Хуан Луис, проживший там несколько лет как военный атташе испанского посольства, его сопровождал. Мы немного поболтали. Сначала Хуан Луис старался быть сдержанным и не говорить при мне лишнего, но Хосе знал, что от меня можно ничего не скрывать. «Мы приехали на Олимпийские игры, а сами готовимся к военной игре», — со смехом сказал он мне.

My dear Хосе… Если бы не эта ужасная авиакатастрофа, возможно, сейчас он, а не Франко, стоял бы во главе армии националистов. So sad… Anyway [42] Так печально… Как бы там ни было… ( англ. ). , по возвращении в Португалию Санхурхо постоянно напоминал мне про эту встречу и говорил о своем друге Бейгбедере — о том, какое впечатление я произвела на него, и о его жизни в чудесном испанском Марокко. А знаешь, что Хосе тоже был верховным комиссаром в Тетуане в двадцатые годы? И король Альфонс XIII присвоил ему титул маркиза Рифского. Поэтому его прозвали Рифским Львом, poor dear Jose [43] Бедный милый Хосе ( англ. ). .

Розалинда вела машину и болтала без умолку, то и дело перескакивая с одного на другое и, казалось, не слишком заботясь, успеваю ли я улавливать нить ее повествования. Внезапно мы резко затормозили, подняв облако пыли. Через дорогу переходило стадо тощих коз, подгоняемых пастухом в засаленном тюрбане и бурой потрепанной джеллабе. Когда прошло последнее животное, он поднял посох, показывая, что мы можем ехать, и, открыв рот, в котором вместо многих зубов зияли черные пустоты, произнес что-то непонятное на своем языке. Мы продолжили путь, и англичанка снова заговорила:

— Через несколько месяцев грянули events — события июля прошлого года. Я к тому времени уехала из Португалии и находилась в Лондоне, готовясь к переезду в Марокко. Хуан Луис рассказывал мне потом, как происходило восстание: сначала все было a bit difficult [44] Немного сложно ( англ. ). — очаги сопротивления, взрывы, выстрелы, кровь. Однако восставшим удалось добиться своей цели, и Хуан Луис внес в это немалый вклад. Он сам разъяснил ситуацию халифу Мулай Хасану, великому визирю и другим мусульманским сановникам. Он в совершенстве владеет арабским, you know [45] Знаете ( англ. ). — он учился в Школе восточных языков в Париже и много лет прожил в Африке. Хуан Луис большой поклонник марокканской культуры, очень любит Марокко и марокканцев — называет их братьями и говорит, что вы, испанцы, сами все мавры, it’s so funny [46] Это так забавно ( англ. ). .

Я ничего не сказала на это, но в воображении тотчас возникли смутные образы голодных марокканцев, защищавших чужие интересы на чужой земле за убогое жалованье и сколько-то килограммов сахара и муки, которые, как говорили, выдавали их семьям, пока сами они сражались на фронте. И вербовку этих бедных мавров, как рассказывал мне Феликс, организовывал не кто иной, как Бейгбедер.