Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

— Доброе утро, Жуан! Хотя оно, кажется, как раз не очень доброе. В городе армейский мятеж. Муго на борту?

— Доброе утро, старпом. Муго нет. А что такое? Государственный переворот?

Но Комлев уже шел дальше. Ему все-таки хотелось найти Нкими. Может быть, он как африканец и сын своей страны лучше понимает, что творится и куда это все повернет. Мфумо же во время их последней встречи говорил очень туманно и скупо. Где-то он теперь обретается?

Комлев, выйдя на палубу, увидел, что к причалу поспешно шли, почти бежали люди, неся в руках кое-какие вещи и совсем без вещей, подъезжали переполненные машины. У сходен, ведущих на борт, уже выстраивалась шумная очередь, но Комлев заметил, как несколько мужчин уже перелезали через поручни на борт в средней части парохода. Их увидел один из матросов и направлялся к ним бегом, крича и жестикулируя. Пассажирский помощник Кабоко, уже в полной форме, появился у сходней, которые загораживали два матроса. До Комлева доносились возбужденные голоса, полные страха и растерянности. Кабоко начал продавать билеты, хотя рейс был отложен на сутки. Но касса была еще закрыта, а напирающую толпу все равно было бы не остановить. И те, кто теснился сейчас у борта, вожделенно смотрели сейчас на спасительную в их глазах палубу парохода, словно это была территория другого государства, охотно принимающего беженцев. Возможно, они думали, что судно тут же отдаст швартовы и отойдет в края, где царят мир и спокойствие и где даже не слышали о военном мятеже в столице.

Не найдя Нкими, Комлев решил вернуться в каюту и подготовиться к ее возможному осмотру и к обыску. В том, что мятежники оцепят причалы, сомневаться было нельзя. Выстрелы в городе стали слышаться чаще. Среди них преобладали одиночные, похожие на звук забиваемых заклепок на судостроительном заводе, но вдруг прорывались целые очереди, и найти им сравнение было непросто. Все это вызывало чувство тревоги, переходящее в страх, а у Комлева росло еще какое-то почти брезгливое неприятие всего этого, что происходило совсем рядом, да еще в чужой стране. Ему казалось, что вот он случайно оказался свидетелем безобразной сцены, разыгравшейся между чужими людьми, с которыми его временно свела судьба. Но при этом Комлев не мог не вспомнить то, что происходило у него на родине и что он сам видел в октябре девяносто третьего года. Он временно тогда оказался на небольшом путейском теплоходе, который перебрасывали на южный участок реки для проверки обстановки в районе Коломны. Они шли тогда к Южному порту, почти миновали Краснопресненскую набережную и уже подходили к Новоарбатскому мосту.

— Вот запомни это все, Комлев, — с подчеркнутой отстраненностью сказал ему старый уже капитан Шипунов. — Смотри, и расскажешь когда-нибудь своим будущим детям о том, что видел. Сегодня этот город стал похож на столицу какой-нибудь латино-американской или даже африканской страны.

И действительно, зрелище было просто оскорбительно шокирующим: по белым стенам огромного здания, похожего на гигантский корабль, вернее, на его главную надстройку, били орудия из танков и крупнокалиберные пулеметы. А из окон верхних этажей доносились выстрелы тех, кто засел внутри, и было хорошо видно, как белесые дымки после этих выстрелов относило в сторону слабым ветром. Несколько шальных пуль свистнуло высоко над рулевой рубкой.

— Самый полный! — крикнул в переговорную трубку капитан. Свободные от вахты стояли на палубе, и все, молча насупившись, смотрели в сторону обстреливаемого Белого дома, пока над головой не поплыли пролеты моста. Тогда, помнится, Комлев не был на стороне ни тех, ни других. Ему, конечно, казалось диким стрелять из танков в центре столицы огромной страны, но и те, которые стреляли из окон по правительственным войскам, то есть обыкновенные мятежники, были еще хуже тех, кто штурмовал здание. Героев в этом противостоянии тогда, скорее всего, не было.

И вот теперь ему предстояло пережить нечто более серьезное в далекой, чужой стране, в которой он оказался странным и даже роковым образом. Подходя к каюте, Комлев думал пока о том, что ему надлежит снять форму, делающую его очень заметным, и надеть что-то нейтральное и не привлекающее внимания. А когда он открыл незапертую дверь каюты, то не мог не вздрогнуть, так как в углу дивана, подальше от окна, сидел не кто иной, как сам господин министр транспорта Республики Бонгу, с заплывающим правым глазом. Криво улыбаясь разбитыми губами, он сказал:

— Прошу вашу помошь, товарышь.

И тут же перешел на более привычный ему английский, который тоже временами грозил ему выйти из повиновения в столь необычной обстановке, когда стоит вопрос о жизни и смерти. Комлев же готов был запоздало пожалеть о том, что оставил дверь открытой, когда пошел будить Оливейру. Теперь надо было срочно решать, что делать со скрывающимся от взбунтовавшихся военных мистером Китиги.

Кочегар Муйико и его старший напарник Симанго в это время находились на своем рабочем месте, и дел у них не было никаких. Стояночная вахта — это время отдыха для кочегара. Давление пара в котле поддерживали на самом низком уровне, с тем чтобы завтра утром можно было за пару часов поднять его до нужной отметки 15. Манометр был на видном месте, слева от котла, и такой же находился над рабочим столиком механика. Слух о том, что происходит сейчас в городе, без всякого радио промчался по пароходу с быстротой крысы, спасающейся от пожара, хотя выстрелы на улицах в железных недрах кочегарки были не слышны.

Муйико повернулся к своему рассудительному и уже лысеющему со лба напарнику, который и обучил его в свое время кочегарскому делу.

— Брат, — осторожно сказал он, — объясни мне то, что я слышал, выйдя ненадолго наверх.

— Это знак времени, и нам не уйти от того, что творится вокруг нас, — туманно ответил философски настроенный Симанго.

— Ты хочешь сказать: то, что я слышал, правда?

— Я сам в это сначала не поверил. Но это случилось. Разве не говорят у нас, что человек не уходит от реки, даже если в ней утонул его брат? Нам остается делать то, что мы делаем, будто ничего не произошло.

— Но что надо этим военным?

— Я старше тебя, Муйико, и я еще помню жизнь у нас до того, как кончилась власть белого человека. Она не намного изменилась. Вместо белых начальников появились черные, а на деньгах, где раньше мы видели только молодую белую королеву, теперь мы видим давнишних вождей чужих племен. И денег этих не хватает, как не хватало и прежних, с королевой. А военному, да еще из племени, которое живет на берегу озера с той стороны, где заходит солнце, всегда кажется, что если у него в руке ружье, как раньше было копье, то все ему теперь подвластны. Они всегда были такими. Разве гиена разучится выть, а леопард расстанется со своими пятнами?