Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

Комлев как-то однажды уже проезжал на такси мимо городской тюрьмы и удивился тому, что она была не так уж далеко от центра. Обычно подобные учреждения общество старается стыдливо упрятать куда-нибудь на окраины, как в иных семьях не выводят к гостям сына-дебила. Тюрьма в Лолингве так и называлась с простодушной прямолинейностью — «тюрьмой», о чем извещала английская надпись огромными буквами: Prison. Комлев отметил тогда, что в его стране такая прямолинейность считалась бы просто шокирующей и тюрьма там называлась бы бюрократически сложно и маловразумительно, что-то вроде исправительно-трудовой, пенитенциарно-воспитательной колонии такого-то режима.

Грузовик с арестованными резко остановился перед воротами, солдаты-охранники сразу же начали орать на лулими, торопя всех быстрее покинуть кузов. У ворот уже образовался коридор из других солдат, сквозь который, подталкивая прикладами, всех погнали внутрь. Комлев, еще когда их везли в тюрьму, не раз замечал на улице лежащие трупы в военной форме и в гражданском. И сейчас недалеко от ворот он успел заметить несколько тел на земле. Кто их убил? Прежняя охрана тюрьмы, стрелявшая вслед беглецам, или мятежники, взявшие ее этим утром?

Всю группу, кроме двоих, которых с заломленными руками сразу же куда-то увели, загнали в тесноватую камеру с одним окном без стекла и с частыми продольными прутьями. Мебель была представлена двухъярусными железными койками с грязными даже на первый взгляд матрацами. За низкой железной перегородкой в углу были унитаз и раковина умывальника с сорванным краном, из которого все время струилась вода. Все уселись на койки и, разбившись на группки, тихо переговаривались. Радж Капур, как Комлев для себя называл единственного здесь индийца, задирая голову, пытался что-то разглядеть сквозь решетку. Африканец лет сорока, с сединой в волосах, одетый в военную форму, но с сорванными погонами, о чем-то спрашивал через дверь у часового снаружи. Комлев подумал, что в африканской тюрьме жизни можно лишиться не только сразу, как, например, от пули, но и постепенно — от болезни. Сырая вода, льющаяся из крана, которую придется пить за неимением другой, малярийные комары, влетающие ночью в окно, и от которых не спастись. Он вспомнил флакон с антималярийными таблетками, который и сейчас так же стоит на столике в каюте. Их надо было принимать для профилактики еженедельно. Все это осталось позади, возможно, и сама уже жизнь. Но думать об этом не хотелось. «Инстинкт жизни», — подумал Комлев и, криво усмехнувшись, напомнил себе о том, что излишняя щепетильность в прошлом может сократить ему жизнь в настоящем. Не преувеличил ли он вульгарность этой Нолины, оттолкнув ее? Да, он не поддался ее грубоватым чарам, но зато спровоцировал ее на месть. Странно, но ненависти к ней он не чувствовал и думал о ней, скорее, с каким-то брезгливым недоумением. И подвел итог: «Дитя природы, что с нее возьмешь?»

Радж Капур оказался вне всяких компаний, он подошел к Комлеву и заговорил на английском:

— Вы ведь, если не ошибаюсь, с «Лоалы», помощник капитана?

Комлев признал этот факт, давая своим далеко не жизнерадостным тоном понять, что все это, увы, уже в невозвратном прошлом. О причине своего ареста он не знает. «Не хватало еще о Китиги, который сейчас, надеюсь, сидит в бункере, говорить направо и налево», — подумал он.

А индиец с осторожной доверительностью ему тихо сказал:

— Если нас не отправят на тот свет в течение дня, есть даже шанс уцелеть. В их руках находится только небольшая часть города. Я слышал, что создается временный Комитет Спасения или что-то вроде этого. Ему подчиняется армия, верная прежним властям, но она разбросана по разным провинциям.

Он украдкой посмотрел по сторонам. Здесь, видимо, мало доверяли друг другу. Потом он так же тихо продолжил:

— Президента они успели убить и еще несколько министров. А всего у этих дикарей в военной форме тысяч десять солдат. Они все из двух-трех родственных племен. Так что для остального населения страны они чужаки. Их здесь всегда не любили, и даже, кажется, больше, чем, извините, вас, европейцев.

Своими словами он, видимо, заглушал страх перед неизвестностью.

— Далеко ли отсюда улица Лутули? — вдруг неожиданно для самого себя спросил Комлев. Он вспомнил о записке Нгора, вложенной в паспорт, который сейчас был в кармане.

Индиец посмотрел на него с какой-то растерянной жалостью. У этого европейца просто сдали нервы. В любой момент их могут вывести в тюремный двор и расстрелять, а он спрашивает о какой-то улице. И он ответил ему вежливо, чему способствовало его собственное чувство превосходства:

— Улица зулуса Альберта Лутули, лауреата Нобелевской премии мира, совсем недалеко отсюда. Примерно в трех кварталах. Там ваши друзья?

— Там меня могут приютить, — неохотно пояснил Комлев. — Если, конечно, останусь в живых.

И вдруг все заглушил рокот вертолетных моторов, потом прогремели взрывы совсем рядом. Что-то сыпалось с потолка, в окно хлынул едко пахнущий дым от разрыва ракеты, пущенной с вертолета. И послышалась такая стрельба, что, ее бессильны были заглушить даже толстые стены тюрьмы. Возможно, там, на улице, перевес сил теперь от мятежников перешел к тем, кто им противостоял. Все в камере вскочили на ноги и с потаенной надеждой смотрели на того, который был в военной форме и походил на кадрового офицера. В это время он громко пытался что-то втолковать часовому за дверью и говорил, видимо, на его языке. Всем, кто был в камере, он рукой сделал знак молчать.

Наконец, дверь медленно, как бы с неохотой, приоткрылась, и показалось испуганное, потное лицо молодого солдата в съехавшей в сторону каске. Офицер-арестант держался рукой за винтовку часового и что-то терпеливо ему внушал, указывая на его место у двери. Солдат явно боялся отстать от своих в случае их отступления и попасть в руки врага. В этом случае как мятежника его бы ждала пуля. Офицер, который знал его язык, не доверял ему и обещал оставить у стены его оружие, когда все они покинут камеру и пройдут коридор. Стрельба снаружи немного стихла, и тогда солдат отдал винтовку, и они все вместе пробежали безлюдный коридор, миновали еще какой-то переход и в конце концов неожиданно оказались в тюремном дворе. Потом был сумасшедший бросок к раскрытым воротам, солдату вернули его винтовку, и он бросился туда, где, ему казалось, были свои. А все остальные, пригибаясь, кинулись врассыпную по улице, подозрительно пустой сейчас. Видимо, стычки происходили где-то рядом, судя по близкой стрельбе.

Комлев быстро прошел по улице до первого поворота и остался теперь один, затаившись в зарослях каких-то декоративных и умеренно колючих кустов выше его головы. Почти повсюду, но уже в отдалении, раздавались хлопки выстрелов, очень похожие на те, которые он тогда слышал у себя на родине в октябре девяносто третьего. А теперь он находится в африканском городе, не зная, какая его часть в чьих руках и не зная, где ему можно укрыться. Он не мог теперь попасть ни в свою комнату у Дхармчанда, ибо она была, кажется, безумно далеко отсюда, и неизвестно, что там сейчас происходит. Примерно по тем же причинам он не мог оказаться вблизи посольства или на причале, где все еще должна стоять «Лоала». Комлев надеялся, что мятежные военные, задержавшие его сегодня утром, отправились воевать куда-нибудь еще, но не исключал наличие охраны причала и самого парохода. Оставалась улица Лутули, двадцать один. Но у кого спросить, в каком направлении хотя бы идти?