Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

— Но если эти (тут она употребила неприлично-презрительную кличку племени, которое составляло основу мятежных сил) придут к власти, надо будет готовиться к худшему. Работы мы лишимся, это уж точно. У них женщины во всем стоят на втором месте, а на первом — мужчины вместе со своим скотом. Они женщин и близко не подпускают к своим коровам. Мужчины их пасут, доят, а своих покойников зашивают в бычью шкуру, подогнув им ноги, и хоронят в могиле недалеко от загона для скота. А потом прогоняют по ней все стадо, которое оставляет на могиле свои лепешки.

— Но их армейские офицеры все же чему-то учились, — решила сказать хоть что-нибудь в пользу мятежников Нанди.

Камилла, не отрывая глаз от вихляющей то вправо, то влево красноватой, пыльной дороги, упрямо отвергла эту попытку объективного подхода к участникам мятежа:

— Все равно я уверена, что от них попахивает коровьим навозом. И что их повсюду сопровождают мелкие надоедливые мухи, как и их горбатых коров.

Этими словами тема мятежников была закрыта, и больше к ней никто не пожелал возвращаться.

Машина въехала в незаметно начавшийся поселок, скрытый нависающими над ним деревьями, похожими на акации. Кое-где вздымались темно-зеленые кроны манго, а хижины стояли полускрытые с боков посадками бананов. Машина въехала во двор, где стояли отдельно друг от друга три круглые хижины, крытые банановыми листьями, и еще там был квадратный домик под крышей из белой жести. Здесь царила тишина. То, что происходило сейчас в столице, не имело здесь отголоска. Лишь однажды протарахтели в небе два вертолета, направляющиеся в сторону города. И тогда целая ватага маленьких детей выбежала на открытое место, и все стали смотреть в небо.

Нанди сначала не могла понять, почему в поселке такое откровенное и какое-то шальное буйство зелени даже в конце сухого сезона. Камилла ей объяснила, что дома и все посадки вокруг них расположены на слабом склоне, а выше находится большая запруда на ручье, текущем сверху. Поэтому вода из нее просачивается вниз и питает почву вокруг.

— У нас здесь жизнь, хоть мы и рядом со столицей, вполне патриархальная. По вечерам, например, моя бабушка Макья часто рассказывает детям сказку, как это делалось в прежние времена: в полутемной хижине и при свете тлеющих углей в очаге. Я попрошу ее сделать это сегодня. Она не откажет, тем более, что я ей и подарок из города привезла. У всех теперь так тревожно на душе, а дети слушают разговоры взрослых, и их живот полон страха, как здесь говорят в таких случаях. Я тебе тоже советую ее послушать. Макья еще немного и колдунья, и даже гадает на костях.

Потом они какое-то время сидели у приемника, выуживая из эфира то, что имело отношение к событиям в Бонгу. Из столицы изредка доносились дерзкие и довольно сумбурные высказывания мятежников. Би-Би-Си скупо и с какой-то неодобрительной отстраненностью сообщило только о мятеже в армии и частичном захвате Лолингве. А потом мятежные выкрики прекратились вовсе, и на прежней волне заговорила государственная радиостанция, которая с обнадеживающей обстоятельностью объявила о создании временного правящего органа Республики Бонгу. Теперь было ясно, что мятежников вытеснили из той части города, где был радиоцентр. Родители Камиллы накануне уехали навестить родственников. Теперь же и вернуться им будет непросто, если дороги перекроют войска.

Нанди получила от Камиллы маленькую комнатку в доме, крытом жестью, она была с одним узким окном, но зато с большим зеркалом в углу. Нанди с приятным облегчением сорвала с себя потную рубашку и не без труда стащила тесноватые ей, как теперь выяснилось, брюки. Сейчас она помоется и будет в дальнейшем ходить облаченная в традиционное покрывало «читамбала», которое она захватила с собой. Нанди с придирчивым вниманием оглядела себя в зеркале. Как-то на одном из приемов к ней подошел довольно развязный репортер из полубульварной газеты и предложил ей поработать фотомоделью. Он настойчиво совал ей в руку визитку своего приятеля, который, по его словам, помог бы Нанди сделать карьеру. Из вежливости она визитку взяла, но ни разу не позвонила. Ей казалось чем-то унизительным позировать перед фотокамерой, в то время как ее будут снимать, словно вещь или редкое животное. Вот если бы перед художником или скульптором — это уже что-то иное, и здесь бы она подумала. Она вспомнила, как года полтора назад знакомые посоветовали ей преподавать язык лулими жене одного английского горного инженера или геолога, который большей частью находился в отъезде. Нанди подумала, что его жене было просто скучно одной дома. А ей самой деньги тогда были нужны. Ее долго не брали в штат журнала, а материалы ей заказывали необъяснимо редко, хотя их и хвалили.

Жену инженера, которой было чуть больше тридцати, звали госпожой Кемпбелл, но она сразу же демократично предложила себя звать просто Дженифер. Она присматривалась к Нанди с каким-то почти профессиональным интересом, пока та описывала ей прелести языка лулими: красочность его выражений, мелодичность звучания и относительную простоту грамматики. Интерес к своей персоне в чисто физическом плане для Нанди объяснился просто. Дженифер рисовала, и это было сразу заметно по всему тому, что висело повсюду, стояло, прислоненное к стенам, лежало на стульях и даже на полу. Это были рисунки, эскизы, наброски всего того, что художницу окружало в стране, где у ее мужа теперь была работа. Нанди честно провела свой урок, была в меру требовательной, а Дженифер была в меру прилежной ученицей. Но Нанди чувствовала, что рано или поздно ее попросят позировать, и она не знала, как она к этому отнесется. После второго или третьего урока Дженифер, смущенно посмеиваясь, достала сверток, в котором оказалось довольно красивое и легкое платье.

— Видите ли, Нанди, — стала объяснять она, — я купила себе платье, а оно оказалось тесноватым. Вы не откажетесь его принять, если оно вам, конечно, подойдет?

Платье было, несомненно, очень привлекательным и в то время совершенно не по карману Нанди. Она колебалась, но не так уж долго, говоря при этом всякий вежливо-жеманный вздор.

— Хотелось бы, чтобы вы сразу его и примерили. Можете прямо здесь.

Нанди понимала, что Дженифер хочется, чтобы она разделась и можно было профессионально взглянуть на ее фигуру. «Что ж, пойдем белой даме в этом навстречу, — с жизнелюбивой неприхотливостью подумала она, — тем более, что дама — художница». Она деловито сняла с себя блузку и узковатую юбку, в которых пришла на урок, похвалив себя за то, что дома надела недавно купленные трусики и лифчик бежевого, ближе к ореховому, цвета. Странным образом оба эти предмета по своему оттенку были мало отличимы от цвета ее кожи. Обычно она редко в жаркую погоду надевала лифчик, но сейчас он был на ней, и ей не пришлось демонстрировать свои небольшие груди, похожие на половинки разрезанного поперек лимона. Впрочем, Дженифер как художница это бы только приветствовала.