Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

Поздно вечером Нанди снова слушала радио и узнала из сообщения новых властей Бонгу, что мятежников вытеснили на окраины столицы. Из этого она поняла, что порт и причалы свободны и что «Лоала» должна выйти, пусть даже с опозданием, в свой утренний рейс. Если с ней ничего за все это время не случилось. Камилла сказала, что утром она готова ехать в город.

Ночь на реке шла к концу, сопровождаемая хлопками выстрелов, отдельными голосами на берегу, и ее остаток Комлев проводил на мостике, накинув на плечи плащ для защиты от речной сырости. Ему нужен был хороший обзор, и отсюда можно было бы легко заметить движение по реке. Но ни он, ни вахтенные и солдаты на палубе ничего такого не заметили, а к судну явно подходили лодки. Иначе как можно было объяснить появление свежих листовок на палубе, причем некоторые были наклеены на стены надстройки? Комлев положил себе в карман несколько штук. Они были напечатаны типографским способом на двух языках и подписаны Силами Освобождения Бонгу — СОБ. Мятежники же называли себя по-другому. Все листовки начинались так:

«Прислушайтесь к голосам наших предков! Мы, бойцы Армии Освобождения, люди без образования, нас не учили в школах знанию белых людей и не обращали в свою веру заморские миссионеры. Но мы знаем истину и хотим, чтобы все люди в этой стране, к какому бы племени они ни принадлежали, познали самих себя и услышали голоса своих предков. Мы должны освободить страну не только от сил империализма, неоколониализма и заморских лже-религий, но и души людей от невежества…»

Комлев спустился на палубу и увидел там Оливейру, который тоже читал листовку.

— Старпом, я думаю, что кто-то из наших матросов принимал ночью лодку, — сказал он со сдержанным неодобрением. — Может быть, даже и расклеивали их повсюду. Но как узнаешь? Они все будут молчать, как рыбы. Да и нужно ли нам во все это вникать?

— А как насчет содержания? — почему хотел узнать его мнение Комлев.

Оливейра, позевывая, ответил кратко и уклончиво:

— Они говорят, что нигде не учились, но для написания такой листовки нужно немного поучиться в школе. Ну, дойти хотя бы до шестого класса.

— А чтобы понять то, что в ней написано, тоже требуется школьное образование, — добавил Комлев. — Я в лулими не силен. Интересно, как звучит параллельный текст?

Оливейра пожал плечами, покрытыми суконной тужуркой.

— Местами довольно смешно, к тому же он значительно короче. В языке лулими просто не хватает многих нужных слов.

— Они заодно с мятежниками или против них?

— Старпом, это уже политический вопрос. Как я могу на него ответить?

Это Комлева почему-то задело, и он сухо сказал:

— Проследите, чтобы все было готово к подъему якоря утром.

А потом он подумал, что вопрос, который он задал Оливейре, умным было назвать трудно. Ему не следовало забывать, что он все-таки иностранец.

Комлев снова поднялся на мостик, и тут в голову полезли разные непрошеные и не очень серьезные мысли. Судя по часам, время шло к рассвету, но небо никак не светлело. Видимо, мешали плотные облака.

Комлев почему-то вдруг стал думать о том, что причина его любовных неудач в прошлом объяснялась до банальности просто. Во всех случаях, которые он мог припомнить, чувства были удручающе односторонними. Взаимность прискорбно отсутствовала. Комлев, бывало, отчаянно влюблялся, мучительно страдал, но очередной предмет его любви, увы, лишь позволял себя любить, сам же он, Комлев, интереса к себе, в сущности, не вызывал и никакой особой ценности в глазах этого предмета не представлял. Тем не менее, матримониальный интерес он мог представлять, и за него могли выйти замуж те, кому надо было с этим торопиться. Хотя бы для того, чтобы не отстать от подруг и не стать потом объектом насмешливой жалости. Комлеву со временем даже стало казаться, что в любви существует некое разделение функций, а именно: мужчинам свойственно любить, женщинам же — стараться быть любимыми. Известно, что для мужчины самое тягостное — это быть предметом чьих-то чувств, а самому при этом оставаться равнодушным. Женщины же, как существа с более практичным умом, хотя и демонстрирующие романтическую настроенность, хорошо понимают, что взаимная любовь встречается крайне редко, а любить в одностороннем порядке не позволяет нормальная и здоровая осмотрительность. Тем более, что такая односторонняя любовь к браку никак не приведет. А отчетливую нацеленность на брачный союз обещает только любовь того, кто тебя заметил и создал ореол пусть даже преувеличенной возвышенности в собственных глазах. Конечно, риск есть и в этом. Ибо сегодня любят, а завтра любовь может угаснуть, как горящая спичка на ветру, но с возможностью таких случайностей следует смиряться, как смиряются со стихийными бедствиями.

Комлев даже однажды, недели две назад, сел и написал письмо Вике, хотя сам понимал, что ответа он никогда не получит и что сам он, скорее всего, вычеркнут отовсюду, где он мог числиться или храниться в ее существе. Он сам никогда так и не понял, чем он вообще вызвал интерес к своей персоне. Потому что ее неожиданные появления у него, а потом исчезновения с какой-то прямо-таки оскорбительной быстротой вели только к разным неприличным предположениям об особенностях ее личной жизни. Комлеву всегда казалось, что упомянутая жизнь у Вики была не только двойная, но даже и тройная.

Комлев был отчасти доволен, что с уходом капитана Форбса значительно упростилась форма обращения на пароходе в сторону большей демократичности. Слово «сэр» было предано забвению, и Муго, формально считающийся капитаном, теперь в качестве обращения уже не мог рассчитывать на то, чтобы услышать это слово в свой адрес. Даже осторожный и почтительный Нкими, по примеру Комлева, называл его просто «капитан», да и то в самом этом слове, имеющем мало отношения к самому Муго, содержалась изрядная ирония. Сам же Комлев по-английски именовался «чиф мэйт», то есть старший помощник, кем он на самом деле и являлся. Но он с самого начала позволил снисходительно называть себя просто «чиф», что вполне соответствовало русскому «старпом». Да, во времена Форбса отношения были несколько чопорны, в них сквозила даже избыточная корректность, но в них сквозила и какая-то романтическая привлекательность с неким даже литературным налетом. Но времена, как известно, меняются, ибо на то они и времена, чтобы неумолимо меняться.

Комлев решил идти к причалу не раньше, чем встанет солнце, вернее, бросит свой размытый и какой-то неискренний луч сквозь облака. Ему хотелось также подтверждений, что мятежники действительно оттеснены к верхнему течению Мфолонго и теперь держат оборону где-то рядом с первыми порогами на реке. Когда это подтвердил командир отделения солдат на пароходе, который держал мобильную связь со своим начальством, он вызвал на палубу боцмана и всех матросов, которым надлежало быть по авралу на баке. Готовить машину он приказал еще за полчаса до этого. Не выходил из головы случай с листовками на борту. «Если кто-то из матросов помогал тем, кто подплыл на лодке, — озабоченно размышлял Комлев, — что же делали в это время солдаты? Не спали же они все до одного. Или среди них тоже есть сочувствующие этим, как их, „Силам Освобождения“? И как с ними выходить в рейс? Надо доложить об этом случае тем, кто на причале».