Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

И занялся перевязкой. А небольшой автобус для отправки нескольких раненых в Лолингве был готов с самого утра. Пока шла перевязка, рядом стоял санитар и стирал ватой кровавую пену на губах Мфумо. Ему дали обезболивающий укол. Пришел капитан Мвуби, его татуированное лицо было напряжено. Еще недавно они вместе пили пальмовое вино, а теперь пришла пора сворачивать циновку. Это жизнь: ты целишься в антилопу, а за тобой уже давно следит лев. Вот и банан приносит плоды, когда стебель его засыхает. Так говорят в народе.

— На моем столе… — Мфумо что-то силился сказать, глядя на покрытое узорами лицо Мвуби, — на столе лежит большой конверт. Его надо доставить в редакцию газеты. Сверху все написано. Положи его в сумку с вещами.

И вот вторично уже пойманный, так никому и не сказавший своего настоящего имени, он стоял, крепко связанный, между двумя солдатами и тоскливо ждал своей участи. Что ж, даже самая длинная дорога когда-нибудь кончается. На нем уже лежала тень оцепенелой отрешенности от мира живых, но в глазах временами ошалело мелькала надежда на возможность торга. Но он не хотел за свою жизнь платить слишком много.

Подошел мрачный Мвуби с усатым немолодым сержантом, он даже не глядел на связанного, словно тот уже и не был человеком, а обращался к этому сержанту и двум конвоирам.

— Слушайте меня внимательно. Держать его связанным и глаз с него не спускать. Не кормить, и особенно ни капли воды. Если у него найдется сказать что-то стоящее, вызовите меня. Если нет, сделаете так, как я вам сейчас скажу. Отведите его подальше в заросли, скрутите ему руки и ноги проволокой и оставьте на ужин гиенам и шакалам. Пули он не получит, ее еще надо заслужить.

Распространитель листовок смотрел на изукрашенное синеватыми зигзагами лицо Мвуби и понимал, что именно это его и ожидает. Офицер был явно из племени квангали, а у них давно наказывали таким образом. И еще о них говорили, что своих покойников, а также немощных, хотя еще и живых стариков, было принято оставлять там в зарослях ночью на растерзание этим мерзким и трусливым тварям. А утром после них объедки уже доставались грифам и марабу. Он ясно себе представил жадно-трусливое подвывание гиены и мысленно ощутил ее зловонное дыхание. Нет, лучше пуля, чем такое. Но надо еще заслужить эту самую пулю. Сказать (не все, конечно) о его организации? Нарушить клятву? Он вспомнил ту тихую ночь полнолуния на укромной прогалине в лесу. Туда из его города приезжали даже именитые люди, но свои машины они оставляли далеко, у самой дороги. Дальше в лес они шли пешком, освещая еле заметную тропинку электрическими фонариками. Еще там, на обочине дороги, были слышны завораживающие удары тамтамов, а уже на поляне ярко горели костры, и потом был выход с танцами из темной чащи целой процессии. Она сопровождала главную маску «мдокпо» в этом тайном действе. Эту маску никто никогда не видел днем и не знал, кто под ней скрывается. Все это было под строжайшим запретом. А за нарушение его было одно наказание — смерть. Она приходила всегда неожиданно, и причины ее были неизвестны. Даже белые врачи только растерянно разводили руками. А потом была церемония принятия клятвы. Кровь жертвенного белого козла на траве, надрезы на предплечье у дающих клятву. Был страх, но и было чувство единения. Разве зря говорят, что когда один палец ранен, все другие в крови? Ведь вместе угли горят, а порознь они гаснут. Но каждому нужно думать и о себе. Когда случается пожар, чистой воды не ищут. Клятвопреступника ждет смерть, но кто и когда узнает о нарушении клятвы? Имя свое он будет скрывать. Если теперь он уцелеет, его ждет долгий срок в тюрьме. А за это время многое может измениться. Ничто в мире не вечно. И организация, на верность которой он присягал, тоже. Когда курица-наседка умирает, из яиц никто уже не вылупится.

Мфумо принесли на носилках к санитарному автобусу и стали искать ему место внутри, где бы поменьше трясло. Кто-то из офицеров, которые пришли его проводить, вдруг сказал с восхищенным одобрением:

— Смотрите-ка, старушка «Лоала» не только уцелела, но еще и вышла в рейс. Правда, с некоторым опозданием.

Мфумо, который был в полузабытьи, очнулся и с трудом сказал:

— Дайте взглянуть. Вот здорово.

Его носилки подняли и держали на плечах, пока вдалеке с какой-то обнадеживающей уверенностью проплывал и потом медленно скрылся за поворотом реки белый корпус парохода. За ним следили с уважительным вниманием, словно это был многообещающий символ возвращенного мира и спокойствия, хотя каждый знал, что до этого еще далеко.

Потом Мфумо уронил голову на подушку и закрыл глаза. Мвуби посмотрел на врача с беспокойной настороженностью. Но врач успокаивающе кивнул, блеснув стеклами очков.

— Я дал ему укол обезболивающего препарата со снотворным эффектом.

Через минуту автобус пустился в путь. А в той стороне, где была река, все еще висел темноватый шлейф пароходного дыма. Потом донесся гудок, низкий и скрытно-тревожный. И это было понятно, так как звучать успокаивающе он не мог и раньше, а в такие тревожные времена, как сейчас, и подавно.

Очередной рейс «Лоалы» начался вполне буднично, и в этой будничности могло крыться даже нечто жизнеутверждающее. Он вносил успокоительную ноту в общую картину возврата к мирному существованию. Разумеется, кажущегося возврата. Ведь кое-где, ближе к городским окраинам, еще раздавались время от времени отдельные выстрелы. А на палубе «Лоалы» у носового трюма разместился взвод солдат с пулеметом. Их командир, молодой лейтенант с лицом, украшенным ритуальными шрамами на лбу и на щеках, стоял сейчас с биноклем на левом крыле мостика, как бы оспаривая этим единоначалие Комлева, который после незаметного исчезновения Муго теперь неофициально считался капитаном. Муго же, видимо решил, что пришло его время тихо самоустраниться как капитану и вообще ему лучше теперь находиться в столице, где укреплялась новая власть и где ему надо было искать среди тех, кто в нее уже вошел, своих знакомых, добиваясь их покровительства. Ведь известно, что когда идешь по малознакомой дороге, важно не пропустить нужный поворот. Отсутствие Муго на судне было давно всеми замечено, но никак не комментировалось на мостике. Видимо, сам этот факт не считался стоящим внимания.

Гребные колеса «Лоалы» с деловитой неспешностью молотили мутные воды Мфолонго. Комлев счел, что уже может покинуть мостик, куда он поднялся только для того, чтобы проследить за отходом судна от причальной стенки и это была уже капитанская обязанность.

Оливейра стоял рядом, поглядывая на него со скрытой выжидательностью и сдержанным нетерпением, но молчал. Он считал, что в дальнейшем наблюдении за своими действиями со стороны исполняющего обязанности капитана нет никакой необходимости. Оливейра уже входил в роль старшего помощника. Нкими же соответственно повышался до второго помощника, но насупленная непроницаемость его темного лица говорила о том, что большой радости он почему-то не испытывает. Он и на мостике появился ненадолго и потом молча исчез, не дожидаясь никаких начальственных предписаний. Нкими решал теперь для себя очень важный вопрос и просто не имел права на ошибку. Он помнил с детства то, что говорилось теми, кто отправлялся в лес на охоту. «Огляди хорошо тропу, — говорили они, — прежде чем ступить на нее ногой». А то, что он услышал случайно этим утром, лишило его покоя не только на этот день, но и на все последующие дни этого рейса.