Анна Немзер - Раунд. Оптический роман

– Вы еще когда-нибудь применяли к нему насилие? Били его?

– Нет.

– Почему вы так уверены, что информация пошла не от него? Он явно был резко против вашей деятельности…

– Он мне сказал, что это не он.

– И вы поверили?

– Да.

– Серьезно?

– Да. И потом… ну, слушайте, эта история тогда не имела никаких последствий. Мы сами решили свернуть лавочку. Если бы что-то просочилось… Но нет, ничего не было, мое имя нигде не мелькало. А уж как там всякое журналье старалось – уж точно бы не пожалели меня. Нет, полная тишина.

– А рэп-расследование?

– Впервые слышу. Какое расследование?

– Рэп-расследование. Был такой рэпер. Blind Bastard…

– А-а-а-а, я понял, о чем вы. Но это было несерьезно. Там не было названо ни одного имени. Я даже не понял сначала, о чем вы. Какое там расследование – детские игрушки в интернете. Потом это убрали сразу же, сколько оно висело-то: день, два?

– Там была описана схема.

– Я уверяю вас, никто этого всерьез не мог воспринять. Это художественное произведение. Мое имя там не фигурировало. Это могло быть… ну, так, мелким раздражителем… Привлечение лишнего внимания… Мелкая пакость такая. Я вам говорил, как относился к этим инициативам журналистов и прочих активистов так называемых.

– Вы видели это расследование?

– Да ну какое расследование, что вы к слову-то этому прицепились! Нет, не видел. Я с интернетом, со всем этим ютьюбом был на «вы». Потом его так вычистили быстро – мне Тимур только кинул ссылку, я чего-то одно-другое, замотался, не до того было, потом стал смотреть, а она уже не работает. Ну и все.

– Вы знали о связи вашего сына с автором расследования?

– Не сына, не расследования. Знал, да.

– Кто вам рассказал?

– Тимур.

– Он откуда знал?

– Он поинтересовался. И глубоко в это залез. Я не мог. Он этого паренька и посадил.

– Зачем? Если, как вы говорите, он не представлял для вас никакой опасности?

– Я мало вдавался в это. Но знаете: сегодня не представлял, завтра представлял… Кто знал, куда он еще полезет?

– Вы сразу об этом узнали?

– Сразу, да. Я был против, вообще говоря. Я как-то вяло так… Мол, зачем? Ты ж сам говоришь, это детский сад. Но Тимур мне очень резко на это сказал: это большая площадка. Это молодежь. На молодежь у нас сейчас идет особое внимание. Сегодня он эту мелкую пакость сделал, завтра сделает крупнее, а ее посмотрят пятнадцать миллионов. Лучше перестраховаться. Ну и ненадолго он его сажал. И по плану было ненадолго, и вышло потом еще короче, чем планировалось.

– Как дальше складывалось с сыном?

– У меня не было сына. Вы упорная, и я упорный. Мне нетрудно это повторить. Мы с вами договорились на откровенный разговор, я от вас ничего и не скрываю, но вы тоже учтите мои просьбы. Ну тяжело мне это слышать, вам сложно, что ль? Отношений у нас никаких не было. Он у нас жил. Потом уехал. Мы с тех пор не виделись.

– Я знаю, что вы пытались лишить Сашу дееспособности. Зачем вам это было нужно?

И тут он впервые орет и тут же срывается на хрип:

– Да перестаньте же его так называть, вашу ж мать!

Тами молчит. Оператор за камерой тревожно переводит взгляд с интервьюируемого на Тами. Она отрицательно мотает головой – камеру не сметь выключать. Интервьюируемый кашляет, пьет воду. Он крепкий поджарый мужик, хорошее такое комсомольское лицо, даром что уже немолод. Как он перенес эту зону – как он сам говорит, «пожар способствовал». До посадки он был чиновнически рыхловат, а тут – «шесть лет ежедневных физических упражнений».

Тами закуривает. Кабинет этот для съемки роскошный, просто подарок, лучше интерьера не найти: полная консервация времени, кресла, горка или как это там называется, книги «Библиотеки всемирной литературы» за стеклом. По нынешним временам – раритетная картинка. А вот снимать неудобно: все бликует на полировке; пока выставили нормально свет – чуть не ошалели все.

– Зачем вы это сделали, Сергей Миронович?

– Я этого не делал. Даю вам слово. Это жена. Ее идея была.

– Почему?

– Он мог претендовать на квартиру.

– Вы тоже этого опасались?

– Я не знал, чего ждать. Я жил как на мине. Мало ли что там с квартирой действительно? Он говорил, что прописан, мог что угодно…

– Вы все-таки подозревали, что он может вам навредить? И поэтому старались от него избавиться?

– Но у нас же ничего не вышло! Ничего не получилось! Он никуда не попал, все с ним было в порядке! И с ним вообще все в порядке!

И он сгибается пополам и плачет, резко и внезапно, всхлип перерастает в крик. Оператору явно не по себе. Он за время этих съемок разного насмотрелся, но тут Тами явно совсем жестит. Она сидит ровно, не сутулится, спина прямая, смотрит в сторону, но не потому, что ей трудно, или из деликатности. Ей нужно просто переждать этот момент.

В Грозном она так же не давала выключить камеру ни на минуту, отсняли в результате материала часов на сорок, все это она терпеливо отсматривала, резала, монтировала, но ничего не позволяла стирать – все пригодится. Рано или поздно.

Бетонная пыль не ложится в кадр. В гробу я видала все эти художественные приемы, все эти взрывы кадра, вибрацию камеры, сложные траектории, поры лица, взятые крупным планом, внезапный отъезд, внезапный наезд, прибывающий поезд, уходящий поезд, гудок уходящего поезда, Терезиенштадт семьдесят лет спустя, Ачхой-Мартан десять лет спустя, мерцание как метод, чеширский кот и вся эта бесконечная хрень – I don’t give a fuck. Пусть он рыдает и блюет в камеру, я не выключу. Я больше никогда не выключу. У меня хорошие учителя были.

Камера идет.

Все было дописано и готово, даже последняя глава, но что-то меня терзало. Я старалась не вылезать сама, я всегда умела держать дистанцию – и тут вроде держала, за исключением одного интервью и пары личных лишних подробностей, и не хотела больше. Но не выходило иначе.

Я очень мало знала Нину по «Дождю», по работе мы почти не пересекались, а тусоваться – она была тусовая, я совсем нет, компании не сходились, мы очень приветливо здоровались на работе, пару раз покурили на крылечке, пересекались на каких-то пьянках, но близко так и не сошлись.

А с Тами мы познакомились в Тель-Авиве году в 13-м: я тогда совсем недолго работала на еврейском сайтике «Букник» и часто моталась в Израиль – среди прочего, была у меня завиральная идея устанавливать контакты с коллегами там. Ни из контактов, ни из сайтика ничего не вышло, коллеги-израильтяне жили в одном мире, я – в другом, и вот только Тами… тогда вышел «The Last of the Unjust», она пыталась брать интервью – не получилось договориться, я рассказывала ей про свою историю и говорила, что раз он публиковать не дает ничего, то, может, лучше время и не тратить. Я тогда вообще ничего не понимала. Я в то же время еще думала про эмиграцию – вернее, пыталась наладить контакты с израильскими коллегами. На всякий случай, мало ли что. Очень она скептически к моей идее отнеслась. Собственно, разговор с ней и перешиб все мои иллюзии. Работать надо на своем языке, работать на диаспору – безумие. Она была права, конечно. Я плюнула на эту затею – во многом благодаря ей. Но что-то у нас осталось после этого разговора. Соцсети, поздравления с днями рождения, прерывистая переписка по делам. Она просила что-то в архивах. В общем, мы поддерживали общение.