Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…

– Много… – вдруг устало ответила она, накладывая в плоскую тарелку отца салат с кукурузой и крабами.

– Сказать можешь какие? Или это секрет?

– Могу. Я хочу стать чемпионкой мира – раз. Хочу хорошо закончить институт – два. Хочу встретить надежного и небедного человека – три… (Если первую часть ее третьего сокровенного желания я еще мог как-то примерить на себя, то его вторая половина уже никоим боком ко мне не подходила.) Хочу иметь свой дом (Ингины загады все дальше и дальше отдаляли нас, хотя и я желал бы того же), хорошую семью, здоровых ребятишек… Достаточно или продолжать? – спросила она.

– Вполне достаточно, – ответил я. А про себя подумал: «Могут ли считаться обычные, в общем-то, желания любого нормального человека сокровенными?»

Где-то в середине застолья, когда Александр Михайлович уже окончательно удалился, теперь к себе в кабинет – отдохнуть, я понял, что мы с Натальей Сергеевной изрядно надрались. Я бы даже сказал, «почти до ватерлинии», и свидетельством тому мог быть мой не очень вежливый ответ на ее вопрос.

– Игорь, ты почему не попробуешь селедку под шубой?

– Вы знаете, Наталья Сергеевна, у меня к этому блюду двоякое отношение, – я слегка задумался. – С одной стороны, я его сильно не люблю, а с другой… страшно ненавижу.

– Ха-ха-ха! – весело и громко рассмеялась Наталья Сергеевна, панибратски толкнув меня в бок локотком, словно я только что сказал ей что-то очень смешное. – Ну уморил, Игорек! Может быть, тогда винца? – уже тише спросила она.

– По убывающей нельзя. Можно только по возрастающей: от пива – к вину – водке, а не наоборот, иначе можно напиться.

– Ну, тогда еще по рюмочке?

– Можно, – ответил я, вдруг почувствовав необъятную пустоту и сосущую тоску внутри себя, осознав, что мне, как раненому зверю, пора уходить в свою «берлогу» зализывать раны. И здесь вопрос был лишь в том, можно ли «зализать» раны душевные самостоятельно, без посторонней помощи? Ведь в обычной жизни это работа Бога Времени – Хроноса.

Тренер, в то время пока мы «опрокидывали» с Натальей Сергеевной «по мензурке» и закусывали, уже танцевал на другой, полузатемненной половине гостиной с хрупкой курносенькой подругой Инги, которая дотягивала своей макушкой лишь до его могучей груди. Сама именинница тоже танцевала, с Костей. И надо честно признать: они были великолепной парой. В них чувствовалось некое непринужденное высокомерие, присущее высокоэлитной человеческой породе. То высокомерие, которое ставит перед собой высокие мерки и… достигает их, в чем бы то ни было.

«Кому девушка, а кому водка», – с грустью подумал я и продолжил свои мысли приказом: «Пьянству – бой!», вспомнив при этом шутку моего знакомого приятеля, врача: «Спорт – наш друг, – мы его не трогаем. Алкоголь – наш враг, мы его уничтожаем». Но шутка эта, увы, не рассмешила. Мне по-прежнему было тоскливо и одиноко.

– Не останешься на ужин? – спросила меня в прихожей Наталья Сергеевна, когда я засобирался по-тихому скрыться.

– Нет, мне пора. Родители от маминой сестры должны вернуться. Да и мне завтра рано вставать. Надо выспаться, – ответил я вполне разумно. А про себя подумал: «Проигрывать надо с достоинством».

– Инга! Игорь уходит, – повысила голос Наталья Сергеевна.

Инга вышла из гостиной.

– Может быть, побудешь еще полчасика. Скоро уже все начнут расходиться. И торт ты мой так и не попробовал.

В прихожей мы были одни.

– Да нет, пора. Я завтра рано уезжаю.

– Мне тоже завтра уезжать. Но вставать, слава богу, не рано… Мы даже не поговорили с тобой как следует…

Если бы она знала, как мне этого хотелось. Просто так, сидеть с ней вдвоем и говорить. Или даже молчать. Ведь молчать рядом с любимым человеком совсем нетягостно.

– Оказывается, это очень грустное занятие – справлять юбилей, – незнакомым мне тусклым голосом проговорила Инга. – У тебя ведь тоже скоро день рождения?

– Да. Двадцать три стукнет.

– Старикашка, – по-доброму сказала она и потрепала меня рукой по волосам. – Что тебе привезти из Алма-Аты?

– Кусочек льда с высокогорного катка Медео, если ты выполнишь норму мастера спорта международного класса, и – себя.

– А если не выполню, себя не привозить?

– Привозить, конечно. Просто тогда ты мне подаришь кусочек льда из своего сердца, – словно кто-то дернул меня за язык.

– Ладно, – согласилась она, словно и не обратив внимания на мои последние слова. – Пока…

– Пока, – второй раз за сутки, прощаясь, произнес я это слово в пустоту…

Инга как-то очень устало чмокнула меня в щеку.

– Ой, я тебя вымазала помадой, извини. Я думала, что она уже вся стерлась. Подожди – сейчас сотру.

Она взяла бумажную салфетку с журнального столика, стоящего в прихожей.

– Не надо. Пусть поцелуй твой светит мне во мгле.

– Не паясничай, Игорь.

– Не буду.

– Неужели ты бы ушел, не простившись со мной? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Ну, иди…

Наверное, если б я смог в тот момент посмотреть на себя со стороны, то горько расплакался от жалости к себе. Но я себя со стороны не видел, а видел только изнутри. Отчего картина не становилась менее печальной.

На улице мне стало немного легче. И даже как-то порадовал мерцающий средь фонарей веселый, редкий и совсем бесприютный весенний снежок…

На ранний автобус я проспал. А потому приехал в Листвянку лишь во второй половине дня. И, не заходя в институт, сразу же отправился пешком по едва заметной кое-где на снегу дороге, ведущей по льду Байкала в Большие Коты.

Настроение было и без того неважное, а тут еще одинокий, безжизненный какой-то, застывший в прямом и переносном смысле слова пейзаж. И я один посреди этой ледовой бескрайности…

Довольно быстро начали сгущаться скучные сумерки. И единственным моим ориентиром стал высокий скалистый, поросший сверху лесом берег слева от меня, более темный, чем пространство надо льдом.

И вот, когда уже почти ничего нельзя было разглядеть вокруг и я стал сомневаться, туда ли я иду, вдалеке показалось несколько желтых, манящих огоньков, которые могли быть только огнями нашей базы.

Я зашагал быстрее, искренне радуясь тому, что скоро увижу своих друзей…

Когда вошел в вагончик, все как раз ужинали. Запах тушенки с луком сразу приятно пощекотал мое обоняние, а дни, проведенные в городе и особенно вчерашний, вдруг отодвинулись куда-то далеко-далеко, словно все произошедшие в них события случились очень давно, в какой-то другой, не самой моей счастливой жизни.

Я не ожидал, что все так обрадуются мне. Именно мне, а не тем домашним подаркам, которые я привез из дому и которые нехотя захватил с собой только после настойчивых просьб мамы «угостить чем-нибудь своих товарищей».