Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…

– Ну что, – после того как прекратился всеобщий гомон, похлопывания по плечу, приветствия, – удачно съездил к любимой девушке, малыш? – спросил Резинков, ставя на стол передо мной тарелку макарон с тушенкой.

– Удачно, – ответил я, отморозив при этом еще какой-то очень веселый, по моему мнению, каламбур, касающийся любимых девушек вообще. Но по тому, как все вдруг стали вежливы и предупредительны со мной, понял, что дела мои, похоже, безнадежно плохи. И именно эту безнадегу, прикрытую бравадой, они во мне и разглядели.

– Ничего, старик, – проронил вдруг обычно немногословный Давыдов, – девушки приходят и уходят, а друзья остаются. – И предложил, кстати, выпить понемногу за мой приезд, потому что «сухая ложка рот дерет». Что тут же с завидным энтузиазмом и было исполнено, заодно открыта банка маминых солений с огурчиками и распакованы аккуратно уложенные – рядами – завернутые в пергаментную бумагу и тряпочку еще теплые пирожки со свеклой, капустой, печенью.

– Ледовая обстановка неважная, так что до середины апреля вряд ли дотянем. Недели через две, скорее всего, будем сниматься. Весна в этом году для Байкала необычайно ранняя. Гидрометцентр предупредил, чтоб не затягивали пребывание на льду. Ромашкин приезжал, сообщил об этом, – поведал мне самую главную новость Карабанов.

– Сыграй, дружище, – попросил меня к концу ужина Путилов.

Я не заставил просить себя дважды. Тем более что нам всем вместе осталось быть так недолго.

Струны гитары издали первые звуки, а после нескольких аккордов и фраз прекрасную песню Юрия Визбора подхватили и остальные.

«Месяц кончается март. Скоро нам ехать домой…»

И, как ни странно, именно эта перспектива – отъезда домой – меня, во всяком случае, совсем не радовала.

– Здравствуйте, хмурые дни. Горное солнце прощай. Мы навсегда сохраним в сердце своем этот край… – перебирал я струны гитары, подстраиваясь под общий не очень складный хор.

– Что ж ты стоишь на тропе? («На моей тропе, похоже, уже никто не стоял».) Что ж ты не хочешь уйти? Нам надо песню допеть, нам надо меньше грустить. («Это уж точно!») Снизу кричат поезда. Месяц кончается март. Ранняя всходит звезда. Где-то лавины шумят…

Лавины, правда, нигде у нас тут не шумели. А вот небо сплошь было усеяно целой россыпью крупных задумчивых звезд, которые мы лицезрели, выйдя почти всей командой отлить. Не было только Мурахвери, которого Света, еще до моего прихода в лагерь, увела ужинать домой.

– Разверзлась бездна звезд полна. Звездам числа нет – бездне дна, – продекламировал кто-то из Ломоносова. А я сказал:

– Поскольку мы все пописали почти на брудершафт, нам нельзя расставаться, друзья!

– А мы и так не расстанемся, – задумчиво проговорил Сударкин, – потому что у памяти нет срока давности…

А Резинков, словно втолковывая мне азбучную истину, добавил:

– Прошлое не умирает. И оно даже не прошлое. А то, что всегда будет с тобой и в тебе…

– …Потому что все видимое – временно. Невидимое – вечно, – добавил Карабанов. И после секундного раздумья, словно удивляясь своему открытию, изрек еще: – Ведь время всегда есть. И его всегда нет.

И только Давыдов с Путиловым промолчали, потому что Коля сосредоточенно, а Путилов блаженно улыбаясь, продолжали журчать в две струи.

А я подумал: «Как здорово, однако, все мы набрались». А эта фраза, по созвучию, вытащила из закоулков памяти другую, уже из другой песни: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

И с тем и с другим невозможно было не согласиться.

Лед по краям наружной лунки чернел от солнца и день ото дня как будто истончался.

Постепенно мы стали упаковывать и отправлять в Листвянку «малыми партиями» пробы, уже ненужное, сделавшее свое дело оборудование с институтской машиной, на которой Ромашкин приезжал теперь почти каждый день, поторапливая нас с завершением работ.

И вот в этой «чемоданной», а точнее, коробочной обстановке, среди всеобщего раскардаша и спешки у Светы Мурахвери случился день рождения.

Она передала через Сашу, что приготовит яблочный пирог и вечером ждет нас всех к себе на чай.

Мы же решили отметить этот день поднятием нашего подводного дома, без которого уже могли обойтись, поскольку работы под водой теперь бывали в основном кратковременные.

И, поскольку Путилов с Давыдовым уехали в деревню, в магазин к «тете Зое», имя которой местные жители расшифровывали как: «Змея особо ядовитая», купить вина и, может быть, присмотреть Светлане какой-нибудь подарок, чугунные чушки, теперь уже из воды, предстояло снова таскать мне, но теперь в паре с Карабановым.

Резинков с Сударкиным прикрепляли их внизу.

После сигнала: «Пошел!» – я, в темпе отбегая от лунки, тянул веревку, ощущая упругую тяжесть болванки и воды, видя, как веревка врезается в лед, каждый раз оставляя в нем неглубокий желобок, похожий на круглый запил.

Очередная болванка выскакивала на лед. И ее оставалось только подтянуть к себе и развязать. А утяжеленная несколькими гайками веревка снова охотно погружалась в воду.

«Да, лед уже неважный. Не тот монолит, что был в начале экспедиции». Я припомнил, как не так уж давно мы опускали этот балласт вниз и вся наша экспедиция была еще впереди. От этих мыслей мне почему-то расхотелось бегать озорства ради туда-сюда по льду. И я стал просто монотонно и методично выбирать веревку с грузом, хотя это и было значительно труднее.

Но все же, несмотря на то что ощущение близкого расставания словно пропитало насквозь все эти последние дни экспедиции, в душе жила какая-то затаенная радость.

Да и день был такой замечательный! Такой беззаботно солнечный!

Мы с Юрием не вынули и половины чушек, как подводный дом, несколько раз качнувшись, словно пробуя свои силы, начал медленно подниматься из глубины, таща за собой корзину с оставшимся балластом и большим кислородным баллоном в ней.

В нескольких метрах от поверхности он вновь остановился, как бы раздумывая, что ему делать дальше.

Было вынуто еще несколько чушек, и дом медленно, почему-то очень страшно, как серая подводная лодка, вновь пополз вверх и на четверть показался из воды.

Когда последний балласт был выбран из корзины, дом, словно поплавок, выдавился на поверхность, завалившись при этом, уже на льду, набок.

Было решено отбуксировать его волоком, прицепив к мотоциклу, на берег, к старому причалу, возле которого находилась компрессорная для заправки баллонов аквалангов.

Мы были уверены, что он нам еще понадобится. Во всяком случае, на следующий год – уж точно. Для следующей ледовой экспедиции. Потому что наших «планов громадье» было рассчитано минимум лет на пять.

И никто тогда не знал, что эта комплексная ледовая экспедиция, по сути дела, будет первой и последней, потому что другие, запланированные, по разным причинам не состоятся. Или состоятся в сильно урезанном виде по времени и по программе.