Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…

Шага на два впереди всех угрюмо, молча, неуклюже, но сильно (так, что земля отлетала ошметьями) толкаясь лапами, бежал кобель по кличке Цезарь. За ним, почти уткнувшись носом в кончик его откинутого хвоста, выстилалась сучка Люська. Эта изящная, миниатюрная из породы карело-финских лаек рыжая собачонка была названа таким именем в честь буфетчицы, работающей при поселковом аэродроме, которая изяществом и уж тем более миниатюрностью никак не отличалась, но которая с изящным презрением и завидной простотой, как будто ей, а не государству принадлежала монополия на производство и продажу спиртного, обменивала его, по ведомому и устанавливаемому только ей курсу, охотникам, выходящим из тайги, в том числе и особенно им, представителям местных народов: орочам, эвенкам, тунгусам, бутылки со спиртом и водкой на шкурки: соболей, куниц и прочую мягкую рухлядь, не уничтоженную до конца там, куда не добрался еще «первопроходец» «царь природы» со своим извечным спутником – техническим прогрессом.

Основной шар загона катился позади них.

В какой-то момент гона волк будто бы перед стеной остановился. И уже затихающий по мере удаления шум загона снова усилился громким, многоголосым, злым лаем, который до этого, видимо, по мере отставания от волка, а может, и потери его из виду, уже раздавался безнадежными, растерянными, одиночными голосами собак.

Судя по всему, волк повернул почти назад, как бы подождав отставших от него собак, начав с ними новую гонку. По истеричному, все нарастающему многоголосью лая было понятно, что собаки сблизились с волком. Шум гона начал быстро нарастать…

Мне было непонятно, почему волк (который может развивать скорость до 60 километров в час и способен делать переходы до 80 километров за ночь, не меняя аллюра, без тени усталости), так легко уходивший от погони, вдруг изменив направление своего бега и почти выйдя на собак, дал затравить себя…

Намаявшись за день в погоне за волком, единым махом проглотив приготовленную им пищу, собаки теперь самодовольно и сыто жмурились на огонь. Иные тут же заснули, положив на лапы головы или свернувшись пушистым шаром. Иногда какая-нибудь из собак вздрагивала и жалобно скулила во сне.

Небольшая, вертлявая, с прилизанной шерстью и от этого похожая на крысу сучонка встала, упруго потянулась на лапах, прогнув дугой спину, зевнула с повизгом, блеснув на мгновение клыками, и направилась к волку. Но, не дойдя двух-трех шагов, остановилась, завертела мордой, как будто бы вдохнув нашатыря, вытянула шею в направлении к нему и, шумно втянув носом воздух, заурчала и вздыбила шерсть на загривке. Потом отвернулась от волка, лениво вернулась к костру, ластясь к людям, поскуливая.

Через минуту сучонку сменил мощный Цезарь. Голова у него была большая, круглая и тяжелая, с «чугунным черепом». Это был крупный беспородный, а вернее, разнопородный кобель.

Он был весь измят и изодран в схватках с различным зверьем и в свирепых драках с кобелями деревенскими, такими же драчливыми, как он.

Левый глаз у него плохо видел и всегда гноился, и в этом гное копошились мошки, присутствия которых он не замечал. Одно ухо было изодрано «в лапшу» – метка рыси, которую он «сам добыл и приволок в поселок». Передняя правая нога его высохла ниже коленного сустава, и он опирался на нее как на костыль. Остался на боку и след кабаньего клыка: неровно обросшая шерстью полоса, под которой прощупывались бугорки сросшихся ребер.

Это был смелый кобель. Он честно служил человеку. И люто ненавидел сильное зверье. И имел на то свои причины…

Он еще помнил, как волчья семья (самец, самка и два сеголетка) не таким уж ранним зимним утром, прямо со двора, и чуть ли не на глазах у охотников, скрала из будки сучонку, у которой в это время была течка, у двора которой и «дежурил» Цезарь, отгоняя других кобелей-конкурентов, привлекаемых к высокому сплошному забору этого же двора «обонятельным телефоном». Видимо, этим же «телефоном» воспользовались и волки…

Он помнил, как очнулся от дремы, когда услышал короткий, жалобный, испуганный взвизг сучки. А потом увидел сквозь щели неплотно подогнанных друг к другу досок забора, выходящего на улицу, как волк с окровавленной сучкой, у которой на шее болтался огрызок толстой веревки, держа ее зубами за горло (из которого, булькая и пузырясь, на белый снег и пушистую белую шубку собаки стекала парящая кровь) и даже не закинув на спину, без видимого труда перемахнул через прясло на противоположной, дальней стороне двора, выходящей не в улицу, а в перелесок за загоном для скота. За ним, как бы даже лениво, изредка оглядываясь на дом и подгоняя неуклюжих сеголеток, которые семенили, в задумчивости опустив свои лобастые головы, бежала волчица…

Цезарь потом вместе с другими собаками, сбежавшимися на его лай и рык, когда он от злости какое-то время грыз доски палисадника перед лицевой стороной дома, обнюхивал красный снег (несколько раз он лизнул его) за пряслами у леса и следы волка, глубоко вдавленные в этот красный снег. С тех пор Цезарь – тогда еще молодой кобель – стал так же ненавидеть волков, как они ненавидят собак. И ненавидел он их даже не за сучку, на которую, после спаривания и прекращения у нее течки, даже и внимания бы не обратил в ряду других собак, в обилии имевшихся в этом охотничьем поселке, а за тот внезапный липкий страх, который он испытал тогда и который не отлепился от него до сих пор. И возникал всегда при встрече с сильным зверем. Страх перед силой и неотвратимостью, который каждый раз нужно было подавлять в себе снова и снова. А сил с годами на это оставалось все меньше и меньше.

Потом он много раз охотился на волков и хорошо изучил их повадки…

Я тоже кое-что знал о них, но не из жизненного опыта, как Цезарь, а в основном из книг. Я знал, что пары у волков образуются практически на всю жизнь. Что для волков типичен семейный образ жизни, поэтому редко можно встретить половозрелого волка-одиночку.

Знал, что волки не любят сплошные лесные массивы, но логово строят в глухих местах и обязательно недалеко от водоема.

Знал, что волки почти никогда не промышляют вблизи от своего жилья, а охотятся от него за много километров, причем в основном ночью.

Знал, что волки весьма привязаны к раз избранному логову и охотятся в пределах известного, достаточно обширного района. Если их не преследуют, они упорно держатся облюбованной местности. При этом участки отдельных семей никогда не налегают друг на друга и строго охраняются своими хозяевами. Причем у волков, как и у собак, действует тот же «обонятельный телефон». И мочевые точки, экскременты на видных местах (кочках, у дерева, столба) предотвращают столкновения между хозяевами участка и пришельцами, а в период размножения, наоборот, способствуют встрече самцов и самок.