Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…
- Название:Снег, уходящий вверх…
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Вече
- Год:2017
- Город:Москва
- ISBN:978-5-4444-8978-9
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх… краткое содержание
Здесь и романтика юности, жажда познания мира и самих себя, охватившие героев повести «Мы никогда уже не будем молодыми» – сотрудников Иркутского лимнологического института, отправившихся в свою первую настоящую экспедицию на Байкал. И спокойное, умиротворенное погружение в воспоминания в кругу старых друзей, нежданно выбравшихся вместе на несколько дней отдохнуть вдали от городской суеты на старой биостанции со смешным названием Верхние Коты – в повести «Пристань души». Это и три дня поминовения – три дня почти языческой тризны по безвременно ушедшему близкому другу, оставившие неизгладимый след в душе главного героя повести «Два букетика синих ромашек». И наконец, прекрасные, яркие и пронзительные сцены-зарисовки сибирской жизни в рассказах «Загон», «Снег, уходящий вверх…» и «Рекорд в подарок».
Снег, уходящий вверх… - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Егерь что-то втолковывал молодому парню, отяжелевшему от водки и усталости. Голова его все время клонилась вниз – но он вздергивал ее – а глаза неподвижно и зачарованно глядели на огонь.
– …Вот я и говорю тебе: сдохнет волчара. Не выживет… Недельку-то, может, и выдюжит… Взрослый зверь, на воле выросший, в неволе не живет. Сердце рвется у них…
В его руке курилась кружка с чаем. И он чуть ли не в лоб тыкал этой кружкой парню, который так же завороженно глядел на огонь, подперев рукой «свою кудряву голову».
– …Я сколько этих зверей имал, знаю… Старо дерево не пересодишь – правильно говорили старики, – закончил егерь, прихлебывая чай и грызя сахар.
Егерь был крепкий и статный мужик – «звонкий, как сухая береза», лет пятидесяти, но и его уже ломила усталость, хотя он все силился, уже тяжело ворочая языком, досказать парню о своих бесчисленных охотничьих «случаях».
А рассказать ему было о чем…
Через некоторое время засобирались спать.
Вскочил, как неваляшка, и спящий на корье у костра мужичок.
– А звэря куды? – весело спросил он, ни к кому не обращаясь.
– Пусть здесь лежит. Не сдохнет. Собак только под нары в зимовьюху загони. А то черт их знат… – ответил егерь.
Ночь вошла в свою полную силу и совсем почернела. Костерик вздрагивал последними огнями. Наверное, с огромной высоты он казался только мерцающей красною точкой.
Тучи тяжелыми пуховиками перекрыли небо.
Созвездие Волк, которое просматривалось вечером, исчезло.
«Люпус…» «Lupus…» В этом латинском названии созвездия, в его звучании слышится и чувствуется что-то далекое такое… разглядывающее нас из бездонного мрака вселенной точно в лупу. «Lu-pus». Не кажемся ли мы разглядывающим мурашами со всеми нашими страстями и страстишками, делами и делишками?..
Черная глубина бездонного вселенского колодца (подобно жертвенному колодцу индейцев племени майя) всегда пугала меня своей непознаваемой беспредельностью. И манила к себе мою душу… Так манит мотылька сверкающий огонь.
Но сейчас, глядя в черно-сырое небо, я видел лишь пухлые, быстро гонимые ветром осенние мокрые низкие тучи. И от этой приземленности становилось как-то спокойнее и легче на душе.
Как будто от снижения высоты (или глубины?) все стало проще и понятней.
И вспомнилось почему-то, как мы с отцом крыли крышу, а вернее, «забирали» потолок.
Я подавал ему снизу доски, а он обшивал его ими.
Я приносил в дом с улицы по две доски, и, пока он принимал одну, прилаживал, а потом приколачивал ее (крыши еще не было, стояли лишь стропила), я смотрел на квадрат ярко-синего неба и ослепительно-белый ствол березы, как бы слегка колышущийся в прозрачном осеннем свете, и на желтые листья на черных «веревочных» ветках дерева.
Я стоял и смотрел на этот кусок неба и на все, что уместилось в этом пространстве, до тех пор, пока не подавал вторую доску.
Потом я шел за двумя новыми. И снова стоял и смотрел в небо, потому что кроме неба изнутри строящейся, с еще непрорезанными окнами дачи ничего больше не было видно…
Отец начинал стучать молотком, и иногда то ли от стука, то ли от прохладного и приятного ветерка, от черного прутика ветки отделялся желтый лист березы и медленно, плавно слетал в проем к моим ногам.
И на полу с еще непокрашенными и пахнущими смолой и свежестью леса досками уже лежало много ярко-желтых листьев.
С каждым моим новым приходом к пазу в потолке квадрат неба, как шагреневая кожа, становился все меньше и меньше.
А потом я подал последнюю доску и услышал только стук молотка, но неба уже не увидел и солнечно-желтый лист к моим ногам не упал.
Над головой теперь были только оструганные, янтарно-светящиеся (от света, идущего из проема двери) доски. И сделалось вроде бы как-то грустно от этого, но и спокойно в то же время.
Вот и сейчас эти осенние низкие тучи, как доски потолка, закрыли от меня тревожащую пустоту огромного пространства.
«Надо идти спать», – подумал я, ощущая озноб и приятную ломоту во всем теле и заранее радуясь теплу зимовья и крепкому сну.
В это время, пронзая низкие тучи, до поляны перед зимовьем донесся протяжный вой, уносящийся в темное небо. Сначала как будто далекий и слабый, а потом очень сильный и властный.
И столько тоски было в этом вое, поднимающемся над вершинами деревьев и выше. Выше туч, цепляющихся за эти раскачивающиеся от холодного ветра верхушки…
Этот одинокий звук скорее был похож на жалобный, печальный стон.
Через минуту к одиночному вою присоединились еще два, более слабых и неустоявшихся, голоса.
По тембру и характеру воя можно было определить, что воет взрослая волчица и вторят, подвывают ей детеныши.
Вой нарастал. Уходил в небо, протыкая тучи. Звал к себе и за собой.
Я взглянул на волка.
Его уши чутко ловили звук. А его «улыбка» казалась еще более страшной от своей неестественности.
Казалось, он силился перекатиться на другой бок, хотя и был неподвижен. Одни только уши чутко вздрагивали и поворачивались из стороны в сторону, как локаторы, при каждом новом завывании, ловя высокий жуткий звук.
Собаки всполошились и залаяли на темную стену леса, начинающуюся сразу за поляной, еще освещенной мерцающим светом костра.
Вой на мгновение стих и вновь возобновился. Но уже не трио, а соло. Вой перекрывал звуки лая, как будто несся над ними.
Выла волчица. Заунывно. Долго. Совсем не обращая внимания на близкий собачий гвалт. Выла – будто выполняла трудную, но необходимую работу…
Я знал, что с помощью разного рода завываний волки обмениваются информацией о присутствии добычи, появлении других волков, людей и иных важных для них событиях.
Вой покрывал нестройный, порой с боязливым повизгом, собачий лай. Он был длинный, холодный и острый, как шпага.
У края поляны стоял только Цезарь.
Его одинокий силуэт на трех ногах (сухую лапу он подогнул к животу) с вздыбленной на загривке шерстью был неподвижен и напоминал скульптуру.
Он шумно, всей своей широкой грудью, втягивал воздух, как бы принюхиваясь к первым, стоящим у края поляны елям…
Из зимовья выскочил егерь и выстрелил в черное небо дуплетом.
Сноп искр вылетел из стволов, дико ухнуло и раскатилось в темноте эхо выстрела.
– Всю душу вытянула! – ругнулся он.
И вдруг. Внезапно. Наступила тишина.
Сделалось тихо-тихо… До неправдоподобия.
Вой исчез, растворился в ночи, как будто бы его и не было вовсе. Словно он лишь пригрезился нам.
Собаки успокоились и с радостной готовностью засеменили, опустив головы, за охотниками в зимовье.
Тишина стояла такая, как будто я оглох или всех нас внезапно кто-то неведомый поместил под огромный хрустальный купол. И все мы, выполняя некий ритуал, стараемся не нарушить эту тишину, которая от малейшего шороха может обвалиться, как лавина; рассыпаться, погребая нас под хрустальными глыбами.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: