Владимир Максимов - Снег, уходящий вверх…

Бывалые охотники утверждают, что кабаны специально трутся под осень боками о стволы и пни смолистых пород деревьев, превращая тем самым щетину, склеенную смолой, в сплошную корку. А потом, уже в начале зимы, мочат эту корку-загривок в воде. Застывая, вода и образует как бы еще дополнительный ледяной панцирь с гирляндой самых разнообразных по конфигурации ледышек, болтающихся по бокам.

Я стоял вверх по склону и целил в голову кабана, который невероятно быстро для его огромной и какой-то квадратной туши бежал в прогале между кустов прямо в моем направлении, разбрызгивая снег вокруг себя мелкой пудрой и оставляя в этом пушистом свежевыпавшем снегу широкую борозду позади себя.

«Дзинь! Инь! Инь! Ии-инь!» – коротко раскатилось по склонам после моего второго выстрела. Но и на сей раз кабан не сбавил хода, а расстояние между нами стремительно, смертельно уменьшалось.

Он уже должен был скрыться в сухих кустах элеутерококка и лимонника, обрамляющих арену поляны, когда собаки в очередной раз предприняли отчаянную попытку остановить его.

Самая смелая, с печально-трагическими глазами, Найда, со вздыбленной на загривке шерстью, резко рванулась к кабану и повисла на его боку. Несколько мгновений кабан тащил ее, словно намертво прилипшую своей ощеренной мордой к его щетинистому боку, прочерчивая ее будто бы одеревеневшим телом вторую, извилистую борозду в рыхлом снегу. Только пушистый хвост Найды иногда напряженно вздрагивал и поднимался.

Кабан, резко мотнув головой в сторону собаки, легко «отлепил» ее от себя. (Она как-то нелепо-неуклюже перевернулась в воздухе, судорожно дрожа ногами и падая спиной в снег.) В ее так и неразжатой пасти я успел заметить торчащий во все стороны пучок кабаньей щетины. Сам же кабан скрылся в кустах, за которыми и начиналась та самая круглая поляна, на противоположном краю которой, рядом с изуродованной грозой огромной лиственницей, стоял я.

Я успел увидеть, как ярко и внезапно окрасился красным белый-белый пышный снег и как куда-то в сторону от кабана поползла Найда, а за ней, паря на снегу и будто разматываясь, потянулись розоватые кишки. Я видел, как один кобель с ходу остановился, тормозя передними лапами и застыв рядом с Найдой, стал принюхиваться к чему-то на снегу. И как у него почти к самому животу поджался хвост.

Второй кобель скрылся в серых кустах вслед за кабаном.

И только после этого я услышал жалкий, жалобный скулеж Найды. И сухой треск в кустарнике на противоположной стороне поляны.

Я ждал появления кабана, но все равно он выскочил из кустов внезапно (окутанный снежным туманом от снега, который он с них стряхнул), стремительно, как торпеда в надводном положении, устремив свой бег к лиственнице, за которой был я.

По треску в кустах я предполагал, что кабан вылетит из кустов примерно напротив меня. И все-таки он застал меня врасплох.

Уже были видны его злые темные бусинки глаз…

«Нет, – подумал я. – Не то. Этот кабан такой живой и настоящий в моих воспоминаниях, со всей его неукротимостью, получается, по-моему, совсем не живым у меня на бумаге. Подобный искусно сделанному муляжу из Зоологического института. Вроде бы и настоящий. Но в то же время ясно, что игрушечный.

Нет, все было не так…

Две пули, это точно, срикошетили о ледяную корку (а может, прошли скользом), наросшую на лопатках кабана, и расплескав ледяную крошку в маленькое, быстро стаявшее облачко.

Точно и то, что из кустов элеутерококка, окаймляющих “мою” поляну, кабан появился прямо напротив меня…»

Нас разделяло уже метров тридцать. Кабан бежал легко. Он не сбавлял хода, хотя и бежал вверх по склону. И сзади него, и с боков, так же как и на предыдущей поляне, словно за аэросанями, взвихривалась маленькая снежная пурга.

Чуть сбоку от него, молча, мощными скачками, двигался здоровенный беспородный пес, которого я тут же окрестил Камикадзе. Он бежал наперерез кабану. Направляющие их движений должны были пересечься метрах в пятнадцати от меня.

Казалось, кабан столь же мало обращал внимания на кобеля, как на другие досадные мелочи, препятствующие его движению вперед.

«Если пес хоть немного развернет кабана по его боку, я не промахнусь. У меня в магазине карабина еще три патрона. Осечек мой карабин никогда не давал… Третья пуля уже в стволе. К тому же я стою за деревом и кабан не может меня видеть. Жаль, что не на что опереть ствол карабина. И лежа не выстрелишь, снег слишком рыхлый…»

Веселая, вся в живой, яркой зелени сосенка, с жердь толщиной, оказалась на пути кабана, прижимаемого слева Камикадзе… Кабан, так же как и в эпизоде с Найдой, молниеносно мотнул головой по направлению к дереву. Промерзшая древесина сосны звякнула, как звякает топор, ударяющий в насквозь промерзшую лесину лиственницы, и деревце, подпрыгнув слегка (как бы удивленно и радостно в то же время), упало в снег, обнажив ровный срез на уровне левого, очень белого и длинного трехгранного клыка кабана.

«Только не спеши… Спокойно», – уговаривал я себя, целясь в непомерно массивную голову кабана, стараясь подвести мушку в пространство между бусинами глаз…

Я уже видел злой, холодный огонь в этих бусинах и клыки, оттопыривающие в какой-то злобной усмешке верхнюю губу кабаньей пасти…

Камикадзе возник возле самой морды кабана. Его свирепый оскал и глухой рык привели кабана как бы в недоумение, что немного замедлило его движение, а потом остановило совсем.

Опустив свою тяжелую голову и легко помахивая ею, вальяжно, как подвыпивший матрос на причале, переваливаясь из стороны в сторону, кабан пошел на Камикадзе, развернувшись боком ко мне. Прицел карабина застыл чуть ниже левой лопатки кабана, а мой палец начал плавно давить на спуск…

В этот момент Камикадзе и кабан вновь развернулись и слились воедино, образовав невиданное двуххвостное с разных концов тела животное. Пес своей головой и частью тела почти закрыл от меня голову и лопатку кабана…

Пуля чавкнула, как камень, упавший в жидкую грязь, и я по звуку понял, что не промахнулся.

Камикадзе мгновенно, как будто у него сразу отказали все четыре ноги, рухнул, превратившись в какую-то рыжую кочку на белом снегу. И в эту кочку кабан, у которого откуда-то сбоку сочилась, парила и стекала на снег по передней ноге густая, темная кровь, с остервенелым наслаждением стал всаживать свои клыки, терзая и переворачивая «кочку», так что рыжая шерсть летела во все стороны. Слева направо. И справа налево. И опять слева направо… Кабан своими однотипными движениями напоминал заведенную машину. И, судя по силе и ярости, с которой он всаживал свои клыки в Камикадзе, завод этот должен был кончиться не скоро. Казалось, что кабан урчал от удовольствия, глубоко всаживая клык в тело кобеля и слыша хруст ломаемых ребер.