Роман Коробенков - Прыгун

Вспомнилась Сашка, торчащая из окна на высоте двадцати этажей.

Сопротивление реальности, сквозь которую мы неслись нечеловеческим галопом, становилось все сильнее. Ладони, судорожно щупающие сгустившийся воздух, вплетались в вязкие потоки, которые остро ассоциировались с окружающим узлом действительности. Казалось, что за нашими спинами на теле жизни остаются глубокие царапины.

— Теперь ты знаешь, что ты есть, — хохотал Кваазен мне в ухо. — Ты щупал зад и грудь своей действительности. Теперь ты знаешь, где ты, каков твой космос. Теперь еще вопрос: кто ты? Не что, а кто? Какое твое четко сформулированное Я? Ответь не задумываясь. Ты кто? Кто ты тот, кто познал свою реальность? Как кусочек чего ты мчишься сквозь хаос и время?

— Я знаю, кто я, — зло огрызнулся я. — И ты знаешь. К чему риторика, Кваазен?

— Ни черта ты не знаешь, — фыркнул дьявол. — Ты — множество, тебя может быть много и есть много, а может быть еще больше. В зависимости от твоей формы меняется твое имя, потому не нужно слишком умного лица, мой юный друг.

— Я. — еще тверже впился я в него взглядом. — Я — тот, кто не будет тебя слушать. Я тот, кто сделает все по-своему. Я тот, кто бросил твою дочь и не вернется к ней. Ищите себе другие души. Моя останется при мне.

— Самое смешное — что будь у тебя душа или нет, разницы ты не заметил бы, — убедительно ввернул Кваазен, вырываясь вперед.

— Твое второе имя — ложь. Как и у дочери твоей.

— Дурак, — отвернулся от меня отец демонической девочки. — Или идиот.

— Лучше быть дураком, чем стать дьяволом или его приспешником, — прошипел я.

— Дьяволом ты не стал бы. — с сомнением отозвался носитель сатанинского скипетра. — А генерал-дьяволом мог быть.

Кваазен не сказал больше ни слова, лицо его исказила глубокая зевота. Он посмотрел на меня, словно я говорил на непонятном ему языке. И растаял.

Очередная стена вздыбилась передо мной. Я отчетливо увидел подогнанный кирпич, алый, точно желе, к подозрительной прозрачности которого я с размаху бежал по воздуху. Стена, как приговор, неумолимо приблизилась. Я зажмурился, ожидая страшного удара…

Я открыл глаза, лежа в постели, где просыпался несколько дней подряд.

«…яблоко от яблони…»

Стремительно сомкнув глаза, я мысленно бросил в аляповатую темноту волновавший меня вопрос:

— Он придет в себя когда-нибудь?

Спустя короткую паузу обои сухо прошелестели:

— Придет когда-нибудь.

Я убедился, что мне это не слышится, и спросил:

— Что нужно сделать для этого?

Спустя пучок мгновений массивные часы на телевизоре протикали:

— Ему необходимо увидеть другой конец лавки с того конца, на котором сидит он. Это нелегко, но возможно, по крайней мере ему удавалось видеть его раньше. В отличие от некоторых.

— Оставьте ваши словеса, — дерзнул я, потягиваясь и готовясь распахнуть глаза. — От них сводит зубы.

Скрип кровати поддразнил меня:

— Может, ты ему поможешь?

Вопрос застал меня врасплох, и, сбросив оковы с глаз, я тихо произнес:

— Как?

— Это нетрудно, — влажно шумела улица в угол форточки. — Тем более что друг с тобой пошел тогда, не задавая вопросов.

— А именно?

— Поласковее с девочкой моей себя веди, щенок.

Разверзлась тишина.

«...о дальнейшем позаботится она.»

В четвертую ночь появилась Сашенька — в белой балетной пачке, в трогательных телесных балетках, почему-то при светлых волосах, уложенных назад и высоко изогнутых надо лбом, не менее крутом.

Она отслоилась от моей кровати, где я будто дремал, потому я не мог быть уверенным в ее неиллюзорности.

Мой вид не отражал эмоций, я хотел выглядеть выше их, зато в глубине меня клокотала взрывоопасная радость.

Сашка была другой, и дело не только в волосах. Нос из вздернутого превратился в отчетливо прямой и чуть уменьшился.

Она задорно смотрела на меня, старательно улыбаясь.

— Ты изменилась… — сказал я, дотронувшись до ее волос, чтобы еще раз убедиться в отсутствии обмана.

— Да. — подтвердила она, склонив голову.

— Зачем? — Я вглядывался в ее нос, даже придвинулся, стало любопытно — есть ли шрамы, пусть размером с волосок, но ничего подобного я не увидел.

— Захотелось. Чтобы стать другой. — Она немного подумала. — Чтобы стать иной, не той, которую ты знал. Может, тогда ты сможешь полюбить меня опять.

— Я и не разлюбил тебя вовсе, — светясь глазами, признался я, будучи удивительно добрым во сне. — Просто все получилось не так, как должно было быть, и результат не помещался в выдавленную под него форму.

— Еще если бы я пришла сюда такой, какой была, сюда уже примчались бы твои собачки, — детским голосом продекламировала Сашенька.

— Мои собачки? — Я недоуменно вскинул брови.

— Да, — подтвердила она, трогая белыми пальцами мои губы. — Твои толстые собачки… — Мне вспомнились Ит и Ур.

— Ты знаешь, кто они? — спросил я, задумываясь во сне, что в последнее время часто задаю вопросы и еще чаще слышу ответы не от тех людей, что должны их давать.

— Сам знаешь, — странно посмотрела на меня Сашка, губы ее тронула обида.

— Не знаю, — покачал я головой, во сне копаясь сам в себе в поисках истины.

«…во сне можно найти самые необычные вещи и самые неочевидные ответы...»

— Тогда посмотри в зеркало, — зло полоснула моя демоническая девочка, не разжимая губ. — Внимательно и пристально загляни в уголки собственных глаз и, может, увидишь, кто прячется там. — Она растворилась в моей постели, оставив белеть скучную тихую простыню.

Во сне я поводил рукой, пытаясь уловить хотя бы волос на месте, где только что явно шевелилось дорогое мне тело. Но простыня была холодной и отчетливо чистой.

Я вздрогнул, почувствовав чужое присутствие в непосредственной близости. Я вздрогнул и подался вперед, круто заворачивая голову под хруст собственных позвонков.

Сашка сидела за моей спиной почти вплотную, и не успел я открыть рот, как она приблизила свои розовые губы к моему уху и прошептала:

— Мне все это надоело. — Она сделала вид, что хочет укусить меня за мочку, я дернулся, и в эту секунду ее не стало. — И ты мне надоел. Я больше не приду к тебе, — убежденно бросил голос невидимой Сашки напоследок.

Я потряс головой, пытаясь отогнать ненужное направление мыслей, и обнаружил, что не сплю. Более того, не было даже сонливости.

Я сидел на кровати, среди крахмальных холмов одеяла и подушки, внятно рассуждая и не в силах найти подтверждения только что пережитому.

Я сполз на пол и поспешно оделся, мне хотелось покинуть номер, он был слишком пустым.

Зеркальный лифт опять проявил косящихся на меня со всех сторон двойников, двери его не открывались утомительно долго.

Несмотря на раннее утро, толстяки злобно намазывали молчаливое масло на пористый хлеб в гостиничном ресторане. На фоне их фигур круглый трехногий стол с полосатой скатертью казался крохотным.