Роман Коробенков - Прыгун

— Что это означает? — нахмурился я.

— Это означает следующее: кое-кто обладает определенным талантом, настолько редким, что скорее всего единственным в мире. По крайней мере аналогов некоторым нет точно. — Все это произнеслось удивительно теплым голосом при меланхолично грустном взгляде.

— Что еще за талант?

«…дай угадаю…»

— Не знаю, говорить ли тебе. — Она опять увела красивые глаза в сторону моря.

— Скажи, я должен знать, если мы решили все изменить.

— А мы решили все изменить? — вроде бы спросила Сашка.

— Думаю, да. Раз мы здесь.

— Хорошо. Ты не поддаешься влиянию. Я и папа легко управляем любой головой, которая нужна нам. Вытворяем с любым телом что захотим и что прикажем его разуму, под видом его самого. С тобой это не получается, что удивительно. Кажется, что ты делаешь все так, как говорим тебе мы, точнее — я. Но в самый ответственный момент, когда я уже уверена в своей победе, ты изображаешь все с точностью до наоборот. и я ничего не могу поделать. И папа. Отчего? В этом есть какой-то смысл, это более чем неоднозначно. Это нелогичный, почти мистический момент, который привлекает меня и с некоторых пор интересует папу. Ему кажется, что лучше, если ты будешь с нами. со мной. И я хочу этого тоже.

«...действительно хочу...»

— Ты шутишь? — Я не совсем понимал, о чем шла речь.

— Может быть, но больше я не скажу тебе ничего. — Теперь с серьезным видом она плавала глазами в облаках.

— И не надо, я не верю в эту чушь. — Абсент воспламенился в моей крови.

— Зря и зло, — грустно ответила она, вернув лицо в мою сторону.

— Это мои слова, и они о нас, — процедил я, поднимаясь на ноги.

— Это все твои фантазии. — Сашка тоже встала на ноги, всматриваясь в мое лицо, словно видела впервые.

«...блики в глазах…»

— Понимаешь, когда я люблю кого-то, я отношусь к нему как к ангелу, сдуваю пылинки, идеализирую. Я сам сажаю его на облако, с которого он потом громко падает, — меня понесло, и это выглядело почти откровением. — Ты ангелом была недолго, я бы даже сказал — совсем недолго. Потом ты явила мне свое настоящее лицо.

— Я могу объяснить тебе это по-другому. Я начала с хамства, потому что люди обычно этим заканчивают. Зато теперь день ото дня моя любовь к тебе усиливается, так же как и твоя.

— Почему ты делала то, что ты делала?

«...я не уверен ни в тебе, ни в себе...»

— Потому что иногда ты вел себя как жирная, жужжащая муха.

— Ты всегда будешь говорить так, как ты говоришь?

— Я буду стараться говорить иначе. — Она увела взгляд в сторону и почти незаметно улыбнулась краем рта.

— Почему-то и в это я не верю.

«...или это будешь не ты…»

— Понимаешь ли, любимый, — уже злее выдала моя демоническая девочка спустя короткую нетерпеливую паузу. — Мы приговорены друг к другу, друг без друга нас нет. Мы можем бороться с этим, но бывает любовь как карма. Тогда телефоны перестают работать, чтобы мы не созванивались с кем-то другим, отец-дьявол понимает, что бессилен. Все происходит так, чтобы ты был моим, а я — твоей. Я долго думала об этом, хотела забыть тебя, как круги на воде. Я думала — ты не нужен мне. Но оказалось, что это непросто, оказалось, что каждый твой прыжок — часть моей жизни, если я хочу, чтобы ты остался жив. Видимо, есть потусторонний смысл в нашей интеграции, милый, ритуальность, которую даже мой отец не видит, но чувствует. своего рода каббалистика. Без нашего союза мир расползется на клочки, распадется на атомы. Мы — винтик в середине мироздания. Ни я, ни ты отдельно не представляем ценности. Не просто так я постоянно ищу тебя, не просто так ты нашел этот камень. Здесь ведь море гальки, а ты нашел его за три дня. Ты чувствуешь меня издалека, так же как я тебя. Я вычислила вас с Тенью не по ее запаху, я нашла вас потому, что всегда знаю, где находишься ты. У меня было свое море гальки.

— Я не верю в этот бред. Вы с отцом мастера иллюзии, ты просто не хочешь оставить меня в покое. Может быть, не только меня, — парировал я, играя желваками.

— Иногда мне кажется, что смотреть рекламу и говорить с тобой — одно и то же, — раздражение выплеснулось на ее правильные черты, отточив их до остроты.

«…не знаю, зачем я терплю это…»

— А я люблю рекламу.

— Поверь, я могу научить тебя невероятным вещам. Я научу тебя программировать жизнь с помощью предметного мира. Иногда постановка предмета превращает его в винт, на котором начинают стремительно крутиться шестеренки твоей удачи, а если каждому предмету найти то самое — особенное место? Тогда успех захлестнет тебя. Ты еще только генерируешь цели, а они уже — с невероятной скоростью — воплощаются в материальном мире. Так будет! Я научу тебя управлять людьми так, будто они созданы, чтобы послужить маленьким сгустком энергии в достижении твоих задач. Я научу, как вкладывать в их голову фанатическое убеждение в необходимости того или иного действия. Ты сможешь управлять массами. Я научу тебя заглядывать в чужие головы, желанием мысли ты сможешь отнимать у людей их таланты. А как тебе понравится — ты сможешь изменять чужую память!

— От некоторых вещей у меня мороз по коже. — Я попятился, а она подступала ко мне.

«...забирать то, что по определению неба не является твоим...»

— Что же ты такой глупый? Ты был лишь овечкой из стада, которое я преспокойно пасла. Случайно прибился, как и прочие, но быстро стал любимой, с красным бантом на шее. А теперь я распустила стадо, не осталось никого, потому что гоняюсь за тобой.

— Это все ложь! — Я чувствовал ее дыхание, раскаленное и вкусное.

«...ложь — вкусная, как карамель…»

— Я жизнь тебе спасала не менее трех раз, свинья неблагодарная!

— Ты это делала не для меня, не из хороших побуждений. Ты не могла позволить, чтобы я достался Боли, так?

— При чем тут Боль? — прищурилась демоническая девочка.

— Я знаю, кто она, — заявил я.

— Это одна из причин, но не единственная. — Сашка не спорила, но голос ее стал злее. — Любые действия пронизаны хитросплетениями мотивов. Я не могла позволить, чтобы моя любимая и горячо любящая овечка просто прыгнула с обрыва.

«...и разбилась на нелепые осколки...»

— Есть вещи, которые я любил очень недолго, — пиво, кальян и ты, — отрезал я.

— Ты нашел меня, чтобы плеснуть кипятком своей злости?

— Ты — суккуб, — по слогам произнес я ей в лицо, мы стояли вплотную.

— Ты не думаешь так! — Мне показалось, что в глазах ее сверкнули слезы, но давно стемнело, и утверждать я не мог. — Может, ты и разлюбил кальян, может, не пьешь пиво. Но меня ты любишь, любишь больше всего на свете. И никогда никуда от меня не денешься.

— Ты — человек, который причинил мне самую невыносимую, самую злую, самую нестерпимую боль, которую только можно представить. Я никогда не прощу тебя.