Анна Михальская - Профессор риторики

Я вскочила в ужасе и, оторопев, всматривалась во тьму сарая. Она оставалась непроницаемо-черной. Не знаю, сколько времени я так простояла.

Утром, выспавшись, я вернулась и подобрала ведерко и кисти. Пока я раскладывала все нужное на полках сарая и складывала все ненужное в полиэтиленовый мешок, на выброс, меня не покидало чувство, что я не одна.

Накормив Ники завтраком, я налила в блюдце молока и снова направилась к мавзолею кота.

– Мам, ты куда? Это кому? Ежам или белкам?

Задвинув блюдце в ту самую щель, где исчез, чтобы умереть, Мальчик, я вновь села за стол под желтым абажуром рядом с Ники, налила нам с ним по чашке крепкого чаю и все рассказала.

Он разбудил меня ночью.

– Мам, просыпайся. Пойдем, мам. Он снова там. Летает. Я видел дважды. Два раза пролетел, представляешь? – Ники весь дрожал от возбуждения. Или от страха?

Мне не очень хотелось идти. Я пошла. Но мы ничего не увидели.

Однако потом призрак кота являлся нам постоянно, стоило только захотеть. Проснуться перед рассветом – а светало все раньше, – сесть на порог открытой двери сарая лицом в сад и подождать – недолго. Через пару недель все прекратилось.

Но только несколько лет спустя, входя в сарай, я внезапно почувствовала, что теперь я там одна.

Ах, если бы время так не летело… «Но чтоб уйти, мелькнув, как тигр легки», – сказал Франческо Божественный о мгновеньях счастья. Неправда! Время тоски так же мимолетно. И даже стремительней – вот уж его, как тигра в зарослях, и впрямь не замечаешь. А ведь выслеживает тебя полосатый зверь времени осторожно, беспощадно, и по следу идет неуклонно, ни на миг не отрывая от земли тяжелую голову.

Если бы дети не росли так же быстро, так же неуловимо, как уходит любовь… Ники, маленький Ники только успел родиться – и вот ему уже шестнадцать, и военкомат шлет одну повестку за другой. Чтобы выполнить когда-нибудь свой гражданский долг, Ники призывался на медкомиссию. Без этого документы в МГУ сдать было невозможно. Пришлось оторвать время от подготовки к экзаменам и ехать в Москву.

Обследование длилось полдня и закончилось многообещающе.

– Такому мальчику в армии, конечно, не место, – сказал невропатолог, косо поглядывая на выписки из медкарты, свидетельствующие о нескольких сотрясениях мозга. И на бледного Ники. Для военкомата ребенок выглядел на все сто – краше в гроб кладут. И веселее. – Выписываю ему направление в районный психдиспансер. Пусть посмотрят. И заключение напишут.

На прием к районному психиатру мы попали вечером. Сидеть под дверью кабинета пришлось почти час. Все это время в кабинете шла интереснейшая беседа. Пациентке, судя по голосу, было лет за восемьдесят. Чтобы быть услышанным, врачу приходилось орать, так что до нас доносилось каждое слово.

– Что беспокоит? – гаркнул психиатр.

– Он, милый, он и беспокоит. Все время беспокоит, что ни день. К вечеру особенно.

– Кто он?

– Ну он. Он, тот же, что и всегда. Он не меняется.

– Как беспокоит? Каким образом?

– Да самым обычным образом и беспокоит. Своим.

– А какой у него образ-то?

– Черный такой, жуткий. Волосатый. Ну, все как всегда. Пугает меня. Вечером, как фонарь под окном зажгут, вот как сейчас, так и пугает.

– И как же пугает?

– Сядет на фонарь верхом, ногами зацепится, а руками своими черными меня призывает. Так и манит к себе, так и манит.

– А если занавески задернуть и на фонарь не смотреть? Пробовали?

– Нет, милый. Зачем закрывать завесы-то? Ведь я его тогда не увижу.

Дальше пошло препирательство. Врач предлагал задвигать в комнате шторы загодя, пока некто черный еще не уселся на столб зажженного фонаря. Пациентка отказывалась, выдвигая все новые и новые доводы, нередко весьма остроумные. Вообще на кон она явно переигрывала врача находчивостью, изворотливостью и логикой.

Ники сидел в оцепенении и иногда взглядывал на меня. В глазах его читался непреодолимый ужас. Я видела, что подлинный, не наигранный страх овладел всем его существом. Я взяла его за руку. Она была ледяная и влажная. Разговор продолжался, и Ники перестал смотреть на меня. Уставился в угол и сидел так – сгорбленный, неподвижный.

Наконец дверь открылась, и старуха, выплыв из нее, прошествовала мимо нас. Она оказалась неожиданно маленькой. Под руку ее вела какая-то женщина. Мы поднялись и медленно вошли в кабинет – словно переступили порог преисподней. Ники еле передвигал ноги.

Врач, сухощавый и мрачный высокий человек с бесцветным лицом, указал нам на стулья у окна, очень далеко от стола. Теперь я поняла, почему он так орал во время беседы со старухой.

– Ну что, молодой человек, как спите? – начал он. Ники ответил, что его мучают кошмары. Каждую ночь просыпается с криком.

Я с удивлением взглянула на него. Видно было, что он решил сделать все возможное и невозможное, чтобы в армию не попасть.

Вопросы следовали довольно быстро, и Ники, белый как мел, отвечал не глядя на врача, в том же темпе.

– Слышишь что-нибудь необычное?

– Что значит «необычное»?

– Ну, такое, чего нет? Например, кажется тебе, что у тебя за спиной голоса, обернешься – а там и нет никого. Бывает?

– Бывает, – с готовностью согласился Ники.

– А в голове?

– И в голове тоже. Бывает. Часто.

– А не видится ли тебе чего необычного?

– Видится.

– Ну, расскажи, расскажи, что видишь. Не стесняйся. Это у всех бывает. Ники замолк.

– У нас на даче по ночам я вижу привидение. Регулярно, – сказал он уверенно.

– Неужели? Как интересно! Привидение! Какое?

– Ну, это, знаете ли, призрак. Призрак кота.

– ЧЕГО?

– Ну, кота наш пес убил, тот залез под сарай и там сдох. А теперь если ночью пойти в сарай, то там пролетает призрак. Привидение кота.

– А ты откуда знаешь, что кота?

– Ну он же похож… Кот и есть. Только такой расплывчатый, туманный. Проносится под потолком, как пуля. И ветер холодный дует. Как из холодильника тянет.

– Спасибо, достаточно. Выйди, мальчик, подожди в коридоре.

Ники неожиданно бодрым шагом направился к выходу.

– Дверь за собой закрой, – напутствовал врач. И обернулся ко мне. – Ну, что вам сказать. Сами видите, вы мать. Зрительные и слуховые галлюцинации. И все остальное тоже. Ребенок серьезно болен. Нуждается в немедленном лечении. Промедление смерти подобно. Я не шучу. Тут не до шуток. Я сейчас выписываю лекарство, слабенькое для начала. Последите недельку, как пойдет. Потом снова ко мне. Будем лечить здесь, в дневном стационаре. Это пока.

– А диагноз? – прошептала я.

– Диагноз очень страшный. Вплоть до потери ребенка. Лучше пока не называть.

– Но вы понимаете, доктор, он же все наврал.

– Не-е-ет, дорогая моя, – процедил с удовольствием врач. – Так не наврешь. Давно я такого не слышал.