Хамуталь Бар-Йосеф - Записки благодарного человека Адама Айнзаама

На исходе декабря состоялась встреча, которая должна была внести порядок в мою душу. Я чувствовал, что если открою этой женщине, этой прекрасной женщине, всю силу моих чувств и произнесу роковое слово «любовь», она просто встанет и уйдет без лишних объяснений. Мы сидели в кафе, на столике между нами стояли две чашки кофе. Над нашими головами нависло мрачное лиловое небо, запятнанное в тот час рваными клочьями серых и черных облаков, вспыхивавших сполохами синего света. Очень неспокойное и недружелюбное небо, таящее в себе бурю и откровенно предупреждающее о невозможности симпатии.

После нескольких минут хождения вокруг да около и после того, как я постарался освежить ощущения, охватившие нас всех во время посещения Дворца культуры, я попросил прощения и сказал: я люблю тебя, Яэль.

В продолжении всего этого разговора она выглядела — это я точно помню — притихшей, но как бы и слегка позабавленной, и даже время от времени улыбалась. Она произнесла несколько фраз, но я ничего не слышал. Я вручил себя в ее руки, не требуя ничего взамен. Всего себя. Губы ее слегка раздвинулись, открылись два ряда квадратных зубов. Явственно прорезалась морщинка с левой стороны носа. Глаза широко раскрылись, и зеленая волна света выплеснулась из них наружу. Веки вдруг смежились. Она оставалась в этом состоянии долю секунды, а потом рассмеялась. Смех продолжался долго, она старалась подавить его, но не могла. Новые и новые взрывы хохота сотрясали ее тело, клокотали в горле и рвались наружу, глаза наполнились влагой.

Я испугался. Она была красивой женщиной, но в эти мгновения ее красота удвоилась, вспыхнула с невероятной мощью. Меня как будто приклеило к стулу, не было сил вскочить и убежать. Успокоившись, она сказала: такие вещи случаются постоянно, и нет причины чрезмерно волноваться по этому поводу. Я понял, что ее не задело мое признание и нисколько не встревожило это убийственное чувство.

Оставалось поставить еще кой-какие точки над «и»: я влюбился в несвободную женщину, Яэль уже пять лет как была замужем, и по всем признакам это был брак по любви. И любовь не ослабела с годами. Чувство любви возвышает, но что же? Как же? Я буду третьей стороной? Что скажет Яир, этот симпатичный, вежливый и тактичный мужчина? Мне сделалось страшно. Очень страшно. Яир тихий спокойный человек, я ни разу не видел, чтобы он вспылил, он не способен схватить ружье и застрелить того, кто вяжется к его жене. Но как-то он все-таки должен отреагировать? Может, пригласит меня на чашечку кофе и скажет: «Убери свое копыто с моей жены»? Мы живем не в Сицилии, однако тут есть чего страшиться. Я попросил Яэль побеседовать с ним. Адам Айнзаам не профессиональный соблазнитель, не тот наглый тип, что расшатывает устои семьи. И не следует забывать: я еще несу на себе клеймо не самого здорового в этом мире человека. Может, я покажусь Яиру опасным? Что-то должно случиться. Возможно, что-то серьезное. Мне придется мобилизовать все свое мужество, чтобы устоять в предстоящей буре.

Прошел день, минули два дня. Мы встретились с Яэлью и с Яиром, поговорили о работе и учебе, я приготовился к неизбежному и страшному. Запланировал, что если действительно что-то случится, перейду в другой университет. Думал, что вот-вот произойдет мое изгнание. Должно произойти. Но дни летели за днями, и ничего не менялось: Яир продолжал много и тяжело работать и жаловался на помощников и на налоговое управление. В свободную минуту посвящал меня в свои математические расчеты, которые позволят ему приоткрыть завесу над будущим. «Все течет», — говорил он мне иногда, словно подытоживая свои рассуждения. Ничего так и не случилось. Я подозревал, что тарелки летают по маленькой кухоньке, но на лицах Яэли и Яира не было ни ран, ни царапин. Наконец я спросил ее:

— Ну, ты сказала ему?

Она ответила:

— Да.

Я спросил:

— Так что же?

Она ответила:

— Ничего. Что он, по-твоему, должен сказать?

И тогда я впервые осознал, что Яэль и Яир самые великие люди, каких я встречал в своей жизни, и это убеждение я пронес с собой до настоящей минуты, в которую пишу эти строки.

В те дни я много размышлял о любви. Что такое любовь? Сущность, характер и формы выражения любви занимали мысли людей во всех поколениях. Ею вдохновлялись поэты и писатели, историки описывали ее каверзы и трагические последствия, а простой народ слагал о ней баллады. Философы классифицировали ее виды, нейрологи измеряли силу ее воздействия. В последнее время ею занимаются и врачи, и химики, и биохимики, и психологи, и нейропсихиатры, и исследователи мозга. Основаны учебные центры и исследовательские институты по изучению этой эмоции, существующей даже у самых примитивных животных. На помощь призваны различные таблицы и диаграммы, сложены тысячи песен, сняты тысячи фильмов, пытающихся раскрыть ее тайну. Почему и каким образом возникло это чувство? Что оно творит с нашим телом и что проделывает с нашей душой?

Люди влюбляются во всякое время и во всяком месте: в роскошных дворцах, в благоуханных садах, на палубах пароходов, в салонах самолетов, на пышных балах и во время азартной охоты, в унылых конторах, в заводских корпусах, во время самых прозаичных занятий, в рабочих общежитиях и даже в магазинах. Люди влюблялись на развалинах разрушенных войной городов, в очередях за выдаваемым по карточкам хлебом, в благотворительных столовках для инвалидов. Влюблялись возле труб крематория в лагерях уничтожения, в последний миг перед тем, как их тела будут сброшены в общий ров. Это чувство существовало изначально и будет существовать всегда. И как греческий титан Атлас, несущий на своих плечах весь мир, это чувство несет в себе неисчерпаемые жизненные силы тела и души. Несмотря ни на что.

Я перестал бояться моего нового статуса, но меня продолжало грызть опасение, как бы это двусмысленное положение в один прекрасный день не надоело Яэли, как бы она вдруг не отказалась от меня. Тревога по поводу возможности столь ужасного отчуждения, ожидание неизбежного разрыва, вызывали постоянные волны страха. Страха низвержения в мрачную пропасть с сияющих горных высот. В одно из утр января 1978 года, стоя возле газетного стенда, я вдруг почувствовал себя плохо. Горячая дрожь прокатилась по телу, в глазах потемнело. Я попросил одну из девушек присмотреть за товаром, а сам решил пройтись по кампусу до здания медицинского факультета, и дальше, к Музею диаспоры. Вернулся я часа через два очень утомленный. Яэль обратила внимание на мою бледность, и спросила: что случилось? Вместо ответа я закрыл лицо руками и разразился горькими рыданиями. Вокруг было много народу, студентов и еще каких-то людей. Яэль подвела меня к ближайшей каменной скамье, глаза мои были закрыты, я ничего не видел. Я чувствовал, как ее длинные прохладные пальцы гладят мои волосы. Она протянула мне бумажный носовой платок, потом принесла стакан черного кофе. Она утирала мои слезы и бормотала: ‘Адам, я здесь, я не оставлю тебя’. В этом успокаивающем бормотании было что-то, чего я никогда не удостаивался прежде — за все время, что жил на свете.