Джеффри Арчер - Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я

Каждый вечер мы искали, где бы сегодня остановиться на ночлег. И все ночлеги были одинаковы — комнаты в частных домах, гостеприимные ирландские вдовушки, чай, мягкая перина и обязательный вопрос: «А вы, уж простите за любопытство, женаты или так?» А затем понимающая улыбка и деликатно прикрытая дверь.

Мы с Дженни вскоре уже не сомневались, что ирландские законы предписывают в обязательном порядке вешать на стенку в каждой спальне портрет Папы или картину с Девой Марией (а иногда и то и другое). Кроме того, другой закон, видимо предназначенный охранять целомудрие путешественников, распространялся на кровати — такие скрипучие, что даже повернуться с боку на бок без шума нам не удавалось.

К романтике такие условия располагали не больше, чем ночлег в монастыре. Мы спали в чужих домах — в домах добрых католиков — с тонкими стенами, скрипучими кроватями, любопытными хозяйками и бдительными статуями святых.

Секс в таких местах казался совершенно недопустимым. Мы как будто снова стали школьниками. Нас могли «поймать» — и это означало неминуемое унижение на следующее утро за общим завтраком. Это означало, что миссис О’Флаэрти, подавая нам яйца, поднимет брови и спросит с усмешкой: «Надеюсь, кровать вам понравилась?»

В Ирландии секс перестал быть обязанностью — он превратился в запретное удовольствие. Это-то мне и требовалось. Все три недели мы не могли оторваться друг от друга.

Но Дженни не переставала беспокоиться о своем малыше, оставшемся дома. Каждые два-три дня, зажав в кулаке мелочь, она закрывалась в телефонной будке и выслушивала от Кэти подробный отчет. Я стоял снаружи и, естественно, слышал только половину беседы.

— Что сделал?.. Прямо на дорогу?.. Но вы не пострадали?.. Слава богу… Что? Туфли?.. О боже мой! И сумку?.. Да-да, конечно, мы заплатим… Нет-нет, не спорьте, заплатим…

И так далее. Каждый звонок превращался в список прегрешений, одно хуже другого; некоторые удивляли даже нас, закаленных ветеранов собачьих войн. Марли был трудным учеником, а Кэти, похоже, в собачьи учительницы не годилась.

Когда мы вернулись, Марли встречал нас у калитки. Кэти стояла в дверях: вид у нее был усталый, даже измученный. Взгляд затуманенный, словно у контуженного солдата. Рядом с ней на пороге стояла собранная сумка: она собиралась уйти немедленно. Мы вручили ей подарки, долго и красноречиво ее благодарили, попросили не беспокоиться о разодранных шторах и прочем. Она вежливо распрощалась — и была такова.

— Бедняжка Кэти, — сказала Дженни. — Боюсь, больше она присматривать за Марли не согласится.

— Мне тоже так кажется, — ответил я. И, повернувшись к Марли, добавил: — Итак, шеф, медовый месяц окончен. С завтрашнего дня начинаем дрессировать тебя по всем правилам.

Утром мы с Дженни вышли на работу. Но перед этим я надел на Марли «удавку» и вывел его на прогулку. Он немедленно рванулся вперед, даже не притворяясь, что готов гулять спокойно.

— Куда спешим? — поинтересовался я и изо всех сил дернул за поводок, сбив его с ног.

Он поднялся, откашлялся и устремил на меня обиженный взгляд, словно говоря: «А вот Кэти так не делала!»

— Привыкай, — ответил я, заставив его сесть.

Он смотрел на меня очень скептически.

— Марли, рядом! — С этими словами я зажал поводок в горсти, так что моя рука почти касалась ошейника, и шагнул вперед с левой ноги.

Пес бросился вперед — я натянул поводок.

— И не стыдно тебе было пользоваться слабостью женщины? — бормотал я. — Ну нет, со мной этот номер не пройдет!

К концу прогулки я сжимал поводок до боли в пальцах; однако Марли, кажется, уразумел, кто здесь хозяин, а кто — домашнее животное. Когда мы свернули к дому, мой пес послушно трусил рядом со мной — не безупречно, но вполне прилично, если учесть, что он это делал в первый раз.

— Так-так, — промурлыкал я. — Теперь понял, кто здесь босс? Несколько дней спустя Дженни позвонила мне на работу.

Она только что записалась на прием к доктору Шерману.

— Кажется, нам подвалила ирландская удача, — объявила она. — Я снова беременна.

Эта беременность проходила совсем по-другому. Предыдущий выкидыш нас кое-чему научил. Теперь мы держали свои новости в тайне.

Все химикаты и пестициды мы заперли в самый дальний шкаф. Все на свете — даже слюну Марли со стен — Дженни теперь отчищала уксусом. А самого Марли и его подстилку мы обрабатывали от блох борной кислотой.

Каждое утро Дженни поднималась с рассветом и выводила Марли гулять. Я просыпался как раз к их возвращению. Здоровье моей жены не оставляло желать лучшего, за одним исключением: в первые недели ее постоянно тошнило. Однако каждую волну тошноты она встречала, если можно так выразиться, с радостным смирением — ведь это подтверждало, что эксперимент внутри нее проходит нормально.

Так оно и было. На этот раз медсестре Эсси удалось заснять на кассету первые расплывчатые, зернистые кадры с нашим малышом. Мы слышали биение маленького сердечка, видели, как пульсируют четыре крошечные камеры. Мы разглядели головку, ручки и ножки. Доктор Шерман торжественно объявил нам, что развитие ребенка соответствует сроку, а затем, взглянув на Дженни, спросил:

— Что же вы плачете, милочка? Радоваться надо!

Эсси выразительно посмотрела на Дженни из-за его спины и закатила глаза, словно говоря: «Ох уж эти мужчины — ничего-то они не понимают!»

По правде сказать, я и сам мало что понимал в беременных женах. Однако делал все, что мог: старался не докучать Дженни, сочувствовал, когда ее тошнило, безропотно выполнял все ее прихоти. Не раз мне приходилось среди ночи бежать в круглосуточный супермаркет за мороженым, или яблоками, или какими-нибудь неизвестными мне пряностями.

— Она просила гвоздику, — говорил я продавцу из ночной смены, с которым уже сошелся по-дружески. — Вы уверены, что это гвоздика?

Вместе с беременностью продвигалось обучение Марли. Я работал с ним каждый день и скоро уже мог развлекать друзей представлением — по команде «Воздух!». Марли падал на землю плашмя, разбросав лапы. Если я командовал громко и сурово, он подчинялся, иногда даже с охотой, но по умолчанию существовал в режиме «полное непослушание».

А еще он обожал манго, что дюжинами сыпались с ветвей у нас на заднем дворе. Крупные тяжелые плоды, такие сладкие, что от них ныли зубы. Марли обычно распластывался на траве, выбирал плод посочнее, зажимал между лапами и вонзал в него зубы, с хирургической точностью очищая от шкурки.

Ел он и многое другое: полотенца, губки, носки, использованные прокладки, белье.

На день рождения Дженни я купил ей восемнадцатикаратное золотое ожерелье — тонкую изящную цепочку с крохотной застежкой. Она тут же надела украшение. Но несколько часов спустя поднесла руку к горлу и воскликнула: