Сэм Липсайт - Объект Стив

Лем щелчком отправил слякоть своих пор на оконное стекло.

— Доброутро.

— Никогда бы не подумал, что встречу тебя снова, — сказал я.

— А сколько ты об этом думал?

— Ты здесь с мамой?

— Она решила крутнуть с Венделлом, — сказал он. — Похоже, западает на гуру.

— Нам всем нужна любовь, — сказал я.

— Дерьмо собачье, — сказал Лем. — Нам всем нужно дерьмо собачье.

Мне было жаль парня. Рожденный в словесном поносе, он болтался от одного уродского приюта до другого. Такой понимающий, но что он понимает? Эстелль однажды заявила, что он получил домашнее образование. Думаю, это означало, что она купила ему пару книжек-раскрасок и оставила разговаривать с самим собой.

— Я должен отвести тебя в группу.

Лем отвел меня вниз в просторную залу. Люди в пижамах сидели на реечных стульях. Там был и Вен в свитере с крохотными аппликациями зверушек.

— Меня зовут Вен, — сказал он, — и я сегодня чувствую то, что чувствую.

Я сел на стул и оглядел это скопище боли, опухших глаз и огнеупорной ваты.

В зале стоит стол для игры в аэрохоккей, й когда я не слишком занят чувствованием того, что чувствую, я играю в него с Лемом — три-из-пяти на пончики суточной свежести, которые дневная сиделка Дональд тырит для нас из кафетерия. Кадахи и я, бывало, играли в точно такой же, он стоял у его отца в подвале, пока мальчишки Торнфилда не раздолбали столярным молотком. Мир полон раздраженных неудачников. Некоторые даже выигрывают озлобленно. Я же всегда любил звук, с которым разогреваются эти малышки, — как этот аэ- рохоккейный воздух выдувается в дырочки.

Лем выступает под псевдонимом Крага, а я — Рип Ван Винки, наверное, потому, что в моей шевелюре появилось несколько седых прядей. Сегодня на кону стояло печенье с кокосовой крошкой, но игру сорвало незапланированное покаяние. Выставили скамьи сопереживания. Строем вошли зомби в пижамах.

— Я чувствую меньше, чем сегодня, — сказал Вен, теребя пушистого носорожика на своем рукаве. — Мой монстр стыда воспрял от глубокого сна.

Как только он это сказал, тонкий острый луч боли пронзил меня.

— Стив, — сказал Вен, — у вас все в порядке? Вы же весь трясетесь.

— Я в порядке, Вен, — отозвался я.

— Мы все знаем, что это значит, — сказала женщина рядом со мной.

Эстелль Бёрк. Освистанная балерина. Она остервенело грызла заусенец на большом пальце.

— Ничего это не значит, — сказал я. — Вот надо это делать прямо сейчас?

— Монстр стыда у Вена встал на дыбы, — сказала Эстелль. — А такое не выбирают.

— Спасибо, Эстелль, — сказал Вен.

— Да, спасибо тебе, — сказал я, — за минет, который Вену сейчас сделают.

— Эй! — сказала Эстелль. — В смысле — сделает кто?

Она выплюнула заусенец мне на колено.

— Все нормально, — сказал Вен.

— Какой, на хер, нормально? — сказала Эстелль. — Я чувствую, что меня сильно кинули.

— Я понимаю твое чувство, — сказал Вен, — и понимаю ярость Стива. Хоть и не могу ей потворствовать.

— А я вот не так хорошо себя чувствую, — сказал я.

— В каком смысле? — спросил Вен.

У меня имелся сравнительно безрассудный ответ, пока я не сверзился со стула.

— Стив? — сказал Вен.

— Я не Стив, — ответил я с пола.

— Тогда кто? — спросил Лем.

— Джон Кью Пилятствоу.

— Это валлийское имя? — спросила Эстелль. — Мой первый муж был из Уэльса.

— Я рагуище, — сказал я.

И все уставились на меня.

Вен довел меня до моей двери.

— Вам стоит воздержаться от падений, — сказал он. — Этим вы сводите на нет успешность выздоровления.

Лем сидел внутри на полу у кровати, роясь в катышках пыли.

— Что здесь происходит? — спросил я.

— Ничего, — ответил Лем. — Я закинул перкодан.

— Где ты взял перкодан?

— У твоего дружка, сиделки Дональда. У доброго заботливого Дональда.

— Я еду домой, Лем, — сказал я. — Жить или умирать, но я еду домой.

— Пожалуй что умирать, — сказал Лем.

— И ты поедешь со мной.

— Не могу, — ответил Лем. — Я же сельский парнишка.

— Ты урод, Лем. Неудачный результат психосоциального эксперимента.

— У меня все не так плохо. Я понимаю шутки по телевизору.

— Сейчас нам надо держаться вместе.

— Сейчас мне надо найти перкоданки, которые я закинул.

— Никуда ты их не закидывал. Теперь никто ничего не закидывает.

— Тогда это что? — спросил Лем.

Мы закинулись пилюлями по-настоящему, открыли желе со взбитыми сливками. Потом вкатили в палату телевизор из телевизионного холла.

— Я это уже видел, — сказал я.

— Смотри не испохабь, — сказал Лем.

Землеройки жевали сэндвичи и умирали толпами. Ведущий программы стоял в кафельном тоннеле и рыдал.

— Люди перемалывались, — сказал он, — в мелкое зерно.

Автобусом мы поехали в город — на деньги за машинное масло. В автобусе показывали замечательное кино. О самолетах, которые падают с неба. Самолеты падали, корабли тонули, как тут было не занервничать? Автобусы съезжали, по большей части, в кюветы или обваливались с горных вершин в гористых странах, и выживали только цыплята. Но цыплят погребало обвалами. Обвалы вызывали наводнения. Реки выходили из берегов, целые деревни смывало с лица земли. Ужас, ужас. Эти чертовы страны экспортировали ужас, их следовало остановить. Возможно, даже, завоевать.

Я поделился беспокойством с Лемом.

— Да ты лишился своего долбаного рассудка, — сказал он, — это все ПОСИВ. Эта штука жрет на закуску твою способность рассуждать здраво.

— Я в отличной форме, — сказал я.

Но я снова чувствовал прострелы и дрожь. Все органы ходили ходуном, боль разливалась по венам. Лем заныкал перкодан в напузник. Я закинулся, и меня вновь настигли цыплята.

Мы прибыли на автобусный терминал Портового управления [27] Центральная междугородная автобусная станция Нью-Йорка. на закате. Копоть дома развеселила меня не по-детски. Я провел Лема через толпу.

— Как насчет пип-шоу?

— Это все детские штучки, — сказал я.

— Как детское порно?

— Вроде того.

Я затолкал его в городскую электричку.

— Невнятное, суетливое человечество, — сказал Лем.

— Твою мать, сядь уже, — сказал я.

Возле нас, схватившись за поручень, стоял мужик. Потом сбросил штаны и, кряхтя, присел на корточки.

— Негде мне сегодня гадить, — сказал он. — Вы не знаете местечка, чтобы мне сегодня погадить?

Он протянул шляпу.

— А вы когда-нибудь это делали по-настоящему? — спросил его Лем.

— Что — это?

— Ну, срали в электричке.

— Какая мерзость, — сказал мужик.

Похоже, над моим старым домом потрудились. Снаружи обставили лестницами и высокими коробами с камнями. Наш район уже какое-то время разваливался. Горгульи, отваливаясь вместе с куском дома, частенько придавливали школьниц. Добротный ужастик местного разлива, но люди все равно предпочитали импорт. Мой старый сосед, архитектор, всякий раз выходя из дома, надевал каску. А нас звал приманкой для карниза.