Сэм Липсайт - Объект Стив

Щеглы.

— Был тут один из вас, ребята, несколько лет назад, — сказал Стив. — Страшен был, как смертный грех. Лил нам в уши всякое дерьмо, типа, как ему не удалось хорошо воспитаться, типа того. Что за хрень такая? От его разговоров голубизной отдавало. Как от субкультуры городских геев.

— Не уверен, что это за хрень, — сказал я.

— Ну, знаешь, я не гомофоб.

— Я не знал.

— У меня братец ведет бисексуальный образ жизни.

— Слушай, — сказал я, — я не знаю, что это все за хрень. Я знаю только, что мне надо обратно в город.

— Совсем как раньше было. Когда у старины Генриха там был концлагерь. Лучше настоящей тюрьмы, если смотреть с точки зрения местного бизнеса. Жалко, что в искюйство полез. Однако, похоже, он еще промышляет здесь. Боже, ну и видок у тебя. Ты знаешь, мой папаша был на Батаане. [25] Полуостров Батаан перекрывает вход в Манильский залив на Филиппинах. В апреле 1942 г. после отхода американских войск японские военные власти отправили колонну американских и филиппинских военнопленных в лагерь. За 6 дней «батаанского марша смерти» погибло несколько тысяч человек.

— Можно от вас позвонить? — спросил я.

— Ты знаешь о Батаане?

— Кино видел.

— Кино отразило лишь около одного процента всего ужаса, друг мой.

— Тем не менее, суть я ухватил.

— И около трех процентов сути.

— Извини насчет Батаана. Передай папе, что мне очень жаль.

— Обязательно. Ты такой добрый. Вот прямо после обеда схожу на кладбище и расскажу ему о твоих чувствах. Пойдешь со мной, придурок? Телефон вон там.

Я позвонил Фионе.

— Папочка, ты где?

— Детка, я в аду, — сказал я.

— Автобус там есть? — спросила Фиона.

— Автобус тут есть? — спросил я Стива.

— А как же, есть тут автобус, — сказал он.

Фиона по кредитке матери приобрела на пятьдесят три доллара машинного масла, которое ей никогда не пригодится. Стив отсчитал наличные.

— Если бы ты знал о зверствах япошек поболе, — сказал он, — я бы тебе сразу дал денег на билет, Но сам видишь, как мне трудно.

Автобус отправлялся только через несколько часов. И к больнице меня подбросил Дональд.

— Мне все равно в ту сторону, — сказал он, — а тебе, наверное, охота швы себе наложить или типа того. Или гипсовый корсет.

— Мне нравится твоя майка, — сказал я.

— Она должна провоцировать, — сказал он, — я ведь на самом деле не такой плохой парень. Я просто малость трехнутый.

Местная вышивка, украшающая стены Медицинской клиники Пангбурн-Фоллз, выглядела веселенькой проповедью об отказавшей печени. Все здесь провоняло лизолом и бессмысленной смертью по соседству. Ко мне приблизилась необъятная дама в обтягивающих брючках — в руках у нее был деревянный планшет и ручка с пушистым перышком.

— Имя, страховая компания, на-что-жалуетесь, — привычно отбарабанила она.

И взглянула на меня поверх своего планшета.

— Ебать мое честное слово, — сказала она.

Образец вышивки на дальней стене гласил: «Господь на посту». Я изучал ее днями, может быть, и дольше — эти бледные стежки, эти кучерявые облачка по углам. Когда удалось немного подвигать глазами, я приступил к тщательному анализу фибролитовых панелей на потолке — подобно снежинкам, ни одно химическое пятнышко не повторялось дважды, — и тюльпанов, вянущих на подоконнике.

Мою голову венчал стальной нимб, утихомиривала сварка. Остальная часть меня лежала на вытяжке, в какой-то высокотехнологичной пресс-форме.

Ко мне в палату вошла женщина и положила руки на мою пресс-форму.

— Твой дом — твоя крепь, — сказала она.

Я ничего не сказал.

— Ничего не говорите, — сказала она. — Меня зовут доктор Корнуоллис. Вы серьезно пострадали. Вам еще повезло, что шок настиг вас здесь. Кстати, вы поняли, что первая фраза, которую я произнесла, была игрой слов. Вам нравится игра слов?

Мой взгляд переместился на тюльпаны.

— Не качайте головой, — сказала доктор Корнуоллис. — На самом деле игра слов никому не нравится. Она действует на нервы даже тем, кто ею владеет в совершенстве. Есть теория, по которой хроническая игра слов — неврологическое недомогание. Моргните, если данная гипотеза показалась вам небезынтересной. Моргните, если хотите, чтобы я изъяснялась менее манерно.

Я молчал еще месяц.

Потом я кое-что сказал — слово.

Ночная сиделка сообщила, что словом было «Стив». Она сказала это следующей ночью. Стивом звали ее покойного сына, и она хотела бы знать, не передал ли он ей какое-либо сообщение до того, как Иисус отправил меня обратно под мою собственную гарантию, как Иисус иногда делает, когда кто-то умирает, не выполнив всех дел, к примеру, не передав кому-то сообщение.

— Стив сказал, что любит вас, — сказал я.

— Так и сказал?

— Сказал, ему очень жаль, что он вас не слушал. Насчет наркотиков и прочего. Знаете же, как вредно их принимать, пока не влюбитесь.

Мне вдруг стало нехорошо.

— Мне вдруг стало нехорошо, — сказал я.

— Как он выглядел? — спросила ночная сиделка.

— Кто? — сказал я.

— Мой мальчик.

— Свет был слишком ярким. Я видел только яркий свет.

Я заметил, что с меня сняли гипс, и руки у меня свободны. Ими я обрисовал в воздухе идею света.

— А какой у него был голос?

— Типа небесный.

— Что еще?

— Крылья, — сказал я.

— Крылья?

— Крылья, — сказал я.

Ночная сиделка протерла мой стальной нимб куском марли.

— Черт возьми, — сказала она. — Похоже, твои дырки загноились.

Она затолкала марлю в какой-то клапан в стене.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Она встала, откатила лоток.

— А что, если мне понадобится лоток? — сказал я.

— Что, если? — сказала ночная сиделка. Руками она обрисовала в воздухе идею «если» — или, может, это было «что».

Я стал ждать дневную сиделку.

Доктор Корнуоллис сунула голову ко мне в палату.

— Просто сунула голову, — сказала она.

— Ладно, — сказал я.

— Как вы себя чувствуете?

— Не очень, — ответил я.

— Я бы так не подумала, — сказала доктор Корнуоллис. — Мне было бы крайне проблематично поверить вам, скажи вы мне, будто бы чувствуете себя очень. Так я и сказала Салли. Я сказала ей, что вы были травмированы и, как результат, переживаете тяжелую травму. Я говорю об инциденте с крыльями. Могу ли я принести извинения и от вашего имени?

— Принесите.

— Превосходно, — сказала доктор Корнуоллис. — Могу ли я сделать для вас что-нибудь еще?

— Мой лоток.

— Я пришлю кого-нибудь, чтобы его подвинули ближе, — сказала доктор Корнуоллис.

— А сами не можете?

— Я бы очень хотела вам помочь.

— Может, Господь поможет, — сказал я. — Он на посту.

— Это шутка, я полагаю? — сказала доктор Корнуоллис.

— Да, — сказал я.

— Нет, я просто хотела удостовериться, что это не игра слов.