Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

Она вытерла глаза.

Лес сочувственно шумел над ее головой: «Куда же ты, девочка моя? Разве ты можешь меня оставить? Я дарил тебе золотые лютики, крестил тебя в ледяной купели озера, баюкал песнями сосен – глухими, скрипучими. Ты знаешь, как пахнет свежевыпавший снег, читаешь заячьи следы и с закрытыми глазами можешь найти дорогу домой даже ночью. Ты никогда не боялась меня. Что станет с тобой в городе, где повсюду мертвый камень? Твое место – здесь». – «Матушка обещала возвращаться хоть иногда!» – «Ты же знаешь, этого не случится».

По мере того как девочка углублялась в чащу, в ней зрела решимость. Она попросит бабушку, чтобы та разрешила ей остаться. Но ее терзали сомнения. Что ответит старушка – не угадаешь.

В деревне все убеждены, что она любит внучку без памяти, но иногда в ее взгляде мелькает что-то странное… Она присматривается к внучке, как к чужой, и почти не разговаривает с ней.

«Готовить умею, – перечисляла девочка. – В доме прибраться, затопить, дров принести – все могу. Постирать, подушки взбить, матрасы перетрясти… Все-все-все буду для нее делать!»

Она ускорила шаг. Да, надо убедить бабушку! Только не ныть. Они поговорят как взрослые. Бабушке наверняка тоже невесело оставаться одной!

Возле самой опушки ей показалось, что в кустах кто-то есть. Ветки качались слишком поспешно. И трава примята. Девочка нахмурилась и ускорила шаг.

У калитки быстро обернулась. Нет, никого. Показалось.

Она постучала.

Бабушка сидела в кресле. При виде внучки она отложила вязание, и грустная улыбка скользнула по ее губам.

Все мысли о «взрослом» разговоре вылетели из девочкиной головы. Она упала перед старухой на колени и горько зарыдала.

– Не нужно плакать, дитя мое, – голос мягкий, но отчужденный. – Ты уезжаешь не навсегда.

– Б-бабушка… – девочка заикалась от рыданий. – Умоляю, разреши мне остаться!

– Что?

– Пожалуйста! Не прогоняй меня! Я научусь такие же пирожки печь! А сама ни одного не съем, вот те крест, пусть у меня рука отвалится, если откушу хоть кусочек!

Ей показалось, что бабушка сказала что-то про мать.

– Она будет с ним счастлива! – всхлипнула девочка. – А я с ними – несчастна. Мое место здесь!

Она подняла заплаканное лицо к старухе.

Но что это – бабушка улыбается? Смеется над ней, в такую минуту?!

– Не поеду! – выкрикнула девочка отчаянно. – Ни за что! Вы меня не заставите! В трактир наймусь, полы буду мыть… Я… Я…

Она уткнулась в подол и заревела. Кому она нужна в трактире!

Зашуршали юбки, скрипнуло кресло, и теплые руки с силой обняли ее.

– Чш-ш, дитя мое. Вытри слезы и посмотри на меня.

Бабушка встала. Девочка, шмыгая носом, следила за ней.

– Ты никогда не спрашивала меня про шапочку, – задумчиво сказала старуха.

– Я думала, это что-то вроде оберега. Ты ведь сама связала ее.

– Оберега? – Бабушка усмехнулась. – Пожалуй. Больше этот оберег тебе не понадобится.

Девочка недоуменно уставилась на нее.

– Настала пора мне кое-что тебе показать… – сказала старуха и выпрямилась во весь рост.

Лесоруб заметил девчонку еще на поляне. Еще бы не заметить, когда красная шапка видна издалека! Ходит в ней, как дура, круглый год, и зимой, и летом. Говорят, чокнутая бабка заставляет. Пригрозила родной дочери, что лишит наследства, если малышка хоть раз окажется в лесу без этой красной штуковины на голове. Он следил из-за кустов за девчонкой. Вылитая бабка в молодости! Родная дочь и та меньше похожа на старуху. Ох и запах из корзины! Не то что живот, челюсть свело от голода, он ведь с полудня-то не евши. А скоро уж и солнце садится. Отобрать бы у нее корзинку – вот и ужин. Если бы он не побаивался гнева старухи, так и поступил бы. Но ведь малютка узнает его.

И тут в голову дровосека пришла отличная идея. Девчонка зайдет в домик и поставит корзинку на стол. А стол где? – у окна! А у окна кто? Он, собственной персоной! Хвать корзинку – и наутек. Они и не догадаются, кто это сделал.

Дровосек даже засмеялся от удовольствия. Умен он, что ни говори! Не каждый сможет так запросто разжиться пирожками.

Когда девчонка скрылась в доме, он торопливо подбежал к окну, пригибаясь. Кажись, не заметили. Дровосек осторожно привстал. Где ж корзинка-то?

– Бабушка, почему у тебя такие большие глаза?

Это девчонка пропищала.

Вот еще, большие глаза, скажет тоже! Обычные старушечьи глазенки, узенькие, серенькие, припухшие.

– Чтобы лучше видеть!

Услышав второй голос, дровосек вздрогнул. Эт-то еще что такое?!

– Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?

– Чтобы лучше слышать, – так же хрипло ответили ей.

Дровосек, похолодев, осторожно заглянул в приоткрытое окно. От увиденного волосы его зашевелились. Он дернулся обратно, стискивая челюсть, чтобы не стучала. Матерь божья, матерь божья, матерь божья….

– Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Раздался глуховатый лающий смех, от которого дровосека бросило в ледяной пот.

Господи и святые угодники, спасите и сохраните!

– Да уж не для того, чтобы пирожки жевать!

Что-то ударилось об пол, послышался хруст, стон, и вдруг девочка завизжала – высоко, на одной ноте. Дровосек обхватил голову руками и съежился под окном.

Бежать бы – вот только он даже пошевелиться был не в силах, будто окаменел. Визг оборвался. Его сменил хрип.

– Что… со мной… происходит… – Девочка как будто выталкивала слова из глотки. Он не узнавал ее голос. Снова крикнули – дико, нечеловечески – и наступила тишина.

А потом кто-то зашевелился. Раздался рык, от которого затряслись стены дома.

– Ахгрррр! – сказал один голос.

– Гррр-ар! – ответил второй.

Вокруг дровосека все потемнело, и он провалился в забытье.

Когда он открыл глаза, в синем небе над ним созревала луна. Было очень тихо. Дрожа и стуча зубами, дровосек поднялся, заглянул через окно и в свете луны разглядел шаль в кресле, отброшенное в сторону вязание и клочья серой шерсти на полу. На столике у окна стояла корзинка с пирожками. Дровосек бросил на нее дикий взгляд, развернулся и помчался прочь.

К полуночи он был совершенно пьян. Трактирщик только успевал подливать из бочки. Вокруг него собрался народ, одни кричали: «Брехня!», другие ругались: «А ну заткнитесь! Давай дальше!»

– А п-потом я вззз-зял топор и каааак рубану его! – Дровосек показал, как он рубанул волка. – Брюхо ему – хрясь! А оттуда они!

– Живые?! – ахнул кто-то.

– А то!

– А шкуру-то с волка хоть снял?

– Да нн-ну ее! – махнул рукой дровосек. – Старый он б-был, п-п-п-плешивый!