Имре Уйвари - Особенный год

— Я не радио слушаю, а на небо смотрю, — недовольно проворчал Чордаш. — Оно точнее показывает, чего от него ожидать.

И действительно, ночью начался буран, который к утру стал еще сильнее. Резкие порывы ветра сотрясали окна домов, раскачивали голые ветки деревьев, мели-перемотали снег с места на место.

Когда я вошел в ротную канцелярию, там возле печки стоял лейтенант Секереш.

— Ну и погодку же черт нам послал! — выругался лейтенант.

— Да, ничего не скажешь, — согласился я.

— И все же будем стрелять?

— И все же будем, — ответил твердо я, понимая, что имеет в виду Секереш.

— Я заранее опасаюсь за результаты стрельб, — не отступался от своего лейтенант. — В такую погоду солдаты еще не были на стрельбище. Замерзнут руки, вот и стреляй…

Я не стал спорить с командиром взвода, а приказал ему:

— Стройте роту! И скажите Чордашу, чтобы он захватил с собой аптечку!

На дворе было очень холодно. Под сапогами солдат скрипел снег. Ветер дул с такой силой, что то и депо приходилось растирать лицо руками.

Уходя из казармы, я забыл посмотреть на термометр, но, по-моему, было не менее двадцати градусов мороза. Больше всего приходилось страдать от сильного ветра, который так и жег лицо.

Солдаты втянули головы в плечи, у многих из них ветер высекал из глаз слезы.

Идя сбоку роты, я заметил, что кое-кто из солдат поднял воротники шинелей.

— Опустить воротники! — громко приказал я.

Верль с испуганным видом схватился за воротник, по выражению его лица я понял, что ему очень не хотелось бы получить от меня замечание.

Затем мой взгляд остановился на Юхасе. Музыканта две недели назад приняли в комсомол. Я заметил, что с тех пор он стал еще больше стараться.

Вспомнил я, как при его приеме выступил товарищ Юхаса по отделению и предложил:

— Давайте пока подождем принимать Юхаса: уж больно он у нас слабенький, к тому же обидчив, как барышня. Пока, как мне кажется, он не дорос до нас.

Бела Шурани со своей стороны упрекнул Юхаса в том, что тот несколько раз опаздывал встать в строй.

Тогда, после собрания, я долго думал о том, почему комсомольцы не хотели принимать Юхаса в свою организацию. Многое из того, что говорили ребята, было, безусловно, правдой, однако я почему-то вспомнил картину, когда этот слабенький паренек, не задумываясь, бросился за своим командиром в ледяную воду.

В приеме Юхаса решающую роль, по-видимому, сыграло мое выступление. Я напомнил ребятам о том, что комсомол — организация массовая, состоящая из сотен тысяч членов, и она должна постоянно пополняться.

Однако Балатони и Задори стояли на своем, говоря, что лучше быть меньше числом, но сильнее духом. Они считали, что принимать нужно только безупречных во всех отношениях ребят.

Заметив, что я смотрю на него, Юхас подтянулся. Я не удержался и спросил:

— Замерзли, товарищ Юхас?

— Нет! Нисколечко, товарищ капитан!

Я пожалел, что ни Задори, ни Балатони не было вблизи и они не слышали ответа Юхаса. «Парень замерз — дальше некуда, а держится», — подумал я.

Как важен был для меня этот ответ! Замерз не только Юхас, но и другие солдаты, но никто не жаловался.

Вскоре мы вышли на равнину, где находилось стрельбище. Ветер здесь гулял вовсю.

— Первому взводу оборудовать стрельбище для выполнения упражнений, а остальным тренироваться! — распорядился я.

Командиры развели взводы по местам занятий, а я, оставшись с Секерешем, показывал, где поставить мишени и флажки.

Начали офицеры. У лейтенанта Крижана вот уже вторую неделю болела рука, о чем хорошо знали солдаты, но он не отказался от стрельбы. Все офицеры выполнили упражнение на «отлично», хотя стрелять было очень трудно, поскольку сильный ветер раскачивал оружие, мешал целиться.

Когда офицеры шли с огневого рубежа в тыл, Секереш посмотрел на меня так, будто хотел сказать: «Нам-то удалось, а вот солдатам каково? Получат они «неуд» и потеряют веру в себя».

Самочувствие у меня было не ахти какое. Я отдал приказ стрелять, но не был уверен в том, что поступил правильно. Не мог же я теперь отменить собственное приказание только потому, что был далеко не уверен в том, что солдаты в такую метель выполнят упражнение. Решил: будь что будет, а солдаты пусть стреляют, нужно же когда-то учить их действовать и в таких условиях.

Все еще сомневаясь, я смотрел в сторону мишеней. Из раздумья меня вывел Балатони.

— Товарищ капитан, разрешите мне стрелять в первой смене!

Я сначала даже не понял, чего именно он хочет, а потом сказал:

— Конечно разрешаю.

— Солдаты боятся стрелять, — начал объяснять мне Балатони, — не верят, что попадут.

— А вы уверены, что поразите мишени? Тогда идите…

Комсомольский секретарь ничего не сказал, лишь сверкнул глазами.

— Хорошо, готовьтесь к стрельбе.

Балатони ушел за автоматом и вернулся на огневой рубеж не один, а с несколькими солдатами, среди которых был коммунист Варо, беспартийный Герьен, комсомольцы Задори и Юхас. Весь вид последнего, казалось, говорил: «Ну что вы стоите, как истуканы, ждете, когда вас вызовут!»

И вот пятеро неподвижно застыли на огневом рубеже. Никто их не назначал, они вызвались стрелять добровольно, словно желая показать остальным, как надо действовать в сложных условиях.

Мне было приятно смотреть на них, но тут я перевел взгляд на солдат роты, которые остались позади огневого рубежа.

Весь вид Белы Лазара, казалось, говорил о том, что на него мне лучше не рассчитывать. «Где уж мне. Я еще не дорос до передовиков. Разве что позже… Вы уж на меня не сердитесь. Я, конечно, стараюсь, но у меня не получается. Хочу, но…»

Несколько солдат, заметив, что я за ними наблюдаю, отвернулись и стали заниматься наводкой, лишь бы только избежать моего взгляда.

Я старался поймать взгляд Белы Шурани. Учился он неплохо и слыл одним из самых активных комсомольцев в роте. Он всегда выступал на всех собраниях, обо всех и всем старался высказать свое мнение. Он больше всех критиковал Герьена, а позже — Юхаса. Он часто говорил о примерности, а теперь вот стоял, низко опустив голову. На него смотрел не только я, но и другие солдаты, ожидая, что же он будет делать. А он не шевелился.

Тем временем к Балатони подошел еще один: это был ефрейтор Токоди. Он не комсомолец, но с Балатони у него хорошие отношения. Они постоянно соревнуются друг с другом и держатся примерно на одном уровне. Шурани же продолжал стоять на своем месте и вздрогнул, когда Балатони крикнул ему:

— Шурани! Чего ты там стоишь? Иди сюда!

И только тогда Бела медленным шагом пошел к Балатони. От его активности, воодушевления, с которым он выступал на собраниях, не осталось и следа. Когда он подошел к шеренге первой смены, Юхас и Токоди посторонились, давая ему место.