Полина Жеребцова - 45-я параллель

Внезапно забежала женщина-завхоз:

– Кто-то проник в кабинет директора!

На ее крик из других помещений выбежали сотрудники, заохали от возмущения, а Донжуан-Кирилл громко сообщил, что он этого не делал. Хотя в прошлый раз я видела у него «потайной ключ», открывающий все двери в редакции.

Стало очевидно, что мои попытки связать себя с миром журналистики обречены на провал.

Из Грозного так и не прислали документы. Я звонила туда ежедневно, а проректор бубнил в трубку:

– Ничего не отдам! Я русским не помогаю! Бросайте учебу!

В родной город мы решили не возвращаться.

В Ставропольском университете я посещала лекции. В высотном здании, где они проводились, лифт был сломан. От тахикардии я задыхалась, мне приходилось останавливаться на каждом лестничном пролете и отдыхать. Посещение университета было лишь самоутешением, потому что без документов принять решение о моем зачислении ректор не мог.

Анна, выслушав меня, заплакала еще громче.

Обратно я возвращалась два часа пешком. Не имея доходов, брошенные государством, в отсутствие пенсий и пособий, мы после пережитого ада на чеченских войнах были предоставлены сами себе.

Мама вместе со мной посетила миграционную службу. Размер помощи составил сто рублей или три доллара. Деньги сотрудники миграционной службы нам пообещали, но не отдали, благополучно сунув сто рублей в собственный карман.

Если бы нас признали вынужденными переселенцами, то поставили бы в очередь на общежитие. Но нас честно предупредили:

– Не признаем! Не положено сейчас упоминать о Чечне.

Умирающие люди, как долгое эхо войны, приходили во сне и звали меня по имени. Нужно было жить дальше без реабилитации и психологической помощи, самой создавать методику для тех, кто страдает посттравматическим синдромом. Пока я размышляла над этим, в доме раздался звонок.

– Я договорилась, – затарахтел старческий голос, – вы должны пойти к Понтию Пилату!

– Зачем? – удивилась я. – Иисус как-то сходил и ничего хорошего из этого не вышло!

– Тьфу ты! – спохватилась тетя Юлия. – Забыла сказать, это прозвище прокурора! На самом деле его зовут Савелий Аркадьевич. Я коньячок попиваю с его падчерицей. Расскажите Понтию Пилату про чеченских аферистов, которые не отдают документы.

И она надиктовала адрес, куда идти.

На следующий день по дороге в газету «Экватор», куда меня клятвенно обещали взять в штат, я заглянула в антикварную лавку. Там было полным-полно вещей: ковры ручной работы, мельхиоровые кувшины, медные подносы, кинжалы и клинки.

– Завтра переезжаю, – сказал старый татарин, хозяин лавки. – В каждом городе только два дня. Вещи продаю или обмениваю. Бартер!

Лицо старца было таким, словно он только что прибыл из аравийской пустыни. Его пальцы перебирали молельные четки.

– Хочу только посмотреть, – объяснила я.

Старик вежливо кивнул и забормотал молитву из Корана. Это была сура «Землетрясение».

« Кто сделает на вес пылинки добра – увидит его; кто сделает на вес пылинки зла, увидит его!» – мысленно повторила я за торговцем.

Мой взгляд остановился на изящном кинжале с рукояткой в виде орла. Меня словно ударило током: я знала эту вещицу. Может быть, она пришла из снов.

– Понравился клинок? – спросил старик.

– Да! – Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Мне пришлось немного ослабить платок, покрывающий голову.

– Рукоять меняли в двадцатом веке, а само лезвие родом из Персии. Есть поверье, что принцесса убила им предводителя вражеской армии, ворвавшегося в ее покои.

– Это сказка?

– Возможно, – улыбнулся торговец, протягивая мне кинжал.

– Не могу его купить!

– У тебя есть что-то старинное? Поменяемся!

У меня была монета. Но денежная серебряная единица столетней давности с изображением восточного дворца не стоила ни копейки. Так мне сказали в ломбарде.

Я порылась на дне сумки и протянула торговцу монетку. Он кивнул и передал мне кинжал.

От кинжала исходила пульсирующая энергия. Сжав его в руках, я поклялась, что мы никогда не расстанемся.

Когда я добралась до редакции, мне опять пришлось выслушать, как сотрудники проклинали друг друга и жаловались на склоки. Они сообщили, что главного директора издания неожиданно уволили, и вместо него появился новый руководитель. Кирилл-Донжуан предупредил:

– Новый директор – работник ФСБ. Был в Чечне. Бешеный! Сами не знаем, куда теперь податься… Он как пришел утром, заперся в кабинете с Мией. Приказал, чтобы никто не стучал ближайшие три часа!

Позвонила редактор Анна. Узнала, что я жду ее. Сказала:

– Немедленно уходи оттуда! Иначе я за твою безопасность не отвечаю.

В доме было холодно. Я никак не могла согреться, оттого что газопечное отопление едва работало. Стены, пол и потолок напоминали собой иглу – эскимосское жилище изо льда и снега.

Ветер блуждал по комнатам, отчего простуда набрала силу, и антибиотики не помогали. Болезнь полыхала, подобно ведьмовскому факелу, а я вспоминала бездомных, замерзающих на улицах города. Мы видели их, покорно лежащих на картонках в районе Нижнего рынка. Бездомные не могли пошевелиться, находясь в пограничном состоянии.

Мама остановила милиционера и попросила:

– Отвезите их куда-нибудь в теплое место, они ведь умрут!

– И хрен с ними! – ответил милиционер, а затем спросил: – Вы сами откуда? Где паспорта?!

– Пошел ты, – сказала ему мама. – Я русская.

Милиционер нас не тронул, но и бездомным помогать не стал.

Проходящая мимо незнакомка улыбнулась:

– Вы точно не местные, а иногородние. Мы знаем, что законы не работают. Даже в «скорую помощь» звонить бесполезно… Вы наивные!

Сквозь жар мне чудилось, что мать куда-то ушла, а может, она и в самом деле уходила. Хотела дотянуться до телефона, но вспомнила, что ни одна больница без медицинского полиса меня не примет, и швырнула трубку обратно.

В бреду прошло несколько суток. Я пила лекарства и проваливалась в темноту. Когда температура упала до тридцати семи градусов, я поняла, что оглохла. Ничего не было слышно, словно мои уши навеки остались контуженными после ракеты, упавшей на грозненский мирный рынок, где меня ранило ребенком.

Это открытие принесло свои плоды: теперь, если мама командовала или ругалась, требуя что-то сделать по дому, я видела, как она по-рыбьи открывает рот, но не слышала ни единого звука. Моя глухота печалила ее больше, чем смерть.

Мама всегда твердила:

– Инвалиды никому не нужны в нашей стране. Это люди, бесполезные по хозяйству. Обуза для семьи. Ты мне нужна для работы! Для того и рожала в муках.

На войне я боялась, что если снаряд оторвет мне руку или ногу, мать выбросит меня, как шелуху от арахиса, и забудет.