Полина Жеребцова - 45-я параллель

– Не жалеет мои седины! – рычала мама. – Себя бережет, праведница! Кому твоя праведность нужна? Любая проститутка умней тебя! Своим честным заработком ты меня не прокормишь! Мы всегда будем нищие! Всегда бездомные! Из-за тебя, чертова упрямая девка!

Я стояла в комнате, которую она разворотила, разбросав все вещи, разбив посуду, и молчала, потому что нельзя оправдывать свой выбор.

Мама села на кровать у балкона, ее трясло мелкой дрожью, как больную бездомную собаку. Наверное, тут я и совершила ошибку, заговорив с ней:

– Все наладится. Не кричи. От твоего крика нет проку.

– Так значит?! – Мама вскочила и, надев тапочки, лихорадочно заходила по комнате. Битое стекло и керамика по звуку напоминали плотные февральские сугробы.

Маленький черно-белый телевизор, сокровище съемного жилища, из-за маминого усердия перевернулся, но упал на стулья и потому остался цел.

– Не желаю это терпеть! Не могу вынести! – Отчаяние сменилось у мамы настоящим горем. – Вначале нас разбомбили, лишили имущества и здоровья! А теперь еще и голодать… Нет! Я так больше не могу. Все! Я покончу с собой!

Приступ перешел в другую стадию, которую трудно контролировать.

Это был уже не мелкий бес, ради хохмы заморочивший несчастную, но хладнокровный дьявол, наведывающийся к нам регулярно раз в полнолуние.

– А-а-а! – С воплями мама выбежала на балкон и, встав на скамеечку, где обычно сидела и курила, размышляя о несправедливости, перебросила одну ногу на улицу. – Сейчас я всем покажу! Я больше не буду жить! Вот та-а-ак!

Балкон выходил на трассу.

– Умру, – орала мама, – а ты будешь виновата!

Пытаясь втащить ее в комнату, я получила несколько увесистых ударов, и маме удалось расцарапать мне руку. Но позволить ей свалиться вниз, к тому же в одной ночной рубашке (какой позор!), я не могла. Для нас, людей с Кавказа, честь превыше всего. Мама отчаянно вырывалась, гневно плевалась и клятвенно обещала меня зарезать, едва я засну. Действительно, пару ночей после такого не стоит смыкать глаз. Об этом я помнила с младших классов школы, отчего у меня развился чуткий, как у японских самураев, сон. Но, увернувшись единожды от родительского ножа, к этому привыкаешь, перестаешь понапрасну удивляться и философствовать о пророке Аврааме, оттачиваешь реакцию, как и положено в таком опасном деле.

– И-и-и! – мамин крик оглашал окрестности. – Не буду жить! Не буду! Не заставишь!

Она уже перевалилась на лицевую часть балкона и, отпихивая меня изо всех сил левой ногой, запуталась правой, на мое счастье, в стальных тросах, натянутых для сушки белья.

– С-с-сволочь! Убью-ю-ю! Черт! В жопу такую жизнь!

Интересно, подумалось мне, отчего соседи не вызовут «скорую помощь»? Или хотя бы милицию? Мир равнодушных людей страшен. Хотя зачем им звонить куда-то, если три дня подряд на улице Доваторцев подростки водили экскурсии к обледеневшему трупу мужчины, который лежал, словно сломанная кукла, на скамье у подъезда. Ни врачам, ни милиции, справляющим Новый год, покойник оказался неинтересен. Только детям из другого района, которые расплачивались за эксклюзив сигаретами и пивом.

А мама жива. И слава богу. Стальные прутья не позволили ей упасть, и теперь, сидя верхом на перилах, в белой ночной сорочке, задравшейся до пояса, мама была похожа на старенькую Жанну д’Арк, ведущую невидимых воинов в атаку.

– А-а-а! – разливался волнами боевой клич.

Оставив ее на несколько секунд, я быстрым шагом пересекла «поле брани» и в коридоре набрала Николя. Повезло, что он сразу взял трубку.

– Что у тебя стряслось? – спросил он.

– Песни и пляски. Мама дико орет и прыгает по квартире. Сейчас посылает все на хрен и пытается научиться летать.

– С шестого этажа? – весело спросил Николя.

– Да!

– Бегу! Выезжаю! Мчусь!

Оставив телефон в безопасном месте, чтобы он не пострадал в схватке, я открыла замки на входной двери, подперла ее веником и вернулась на свой изначальный пост. Испуганные грохотом кошки попрятались за книжными полками, сжались там, словно молодые солдаты под минометным огнем, и даже не показывали усов.

– Иди сюда, родная! – протянула я руку маме. – Спускайся!

Мама непонимающе на меня посмотрела, потом перевела взгляд вниз, на кроны деревьев, и более-менее нормальным голосом сказала:

– Не пойду! Все равно ты ничего не изменишь!

– Конечно, изменю. Вот увидишь. Буду много работать, куплю тебе комнату в коммуналке, не будешь на улице спать. Спускайся, пожалуйста.

– Устала я голодать, – сказала мама. – Пенсию мне не начислят, потому что нет прописки, нет дома…

Ее взгляд обретал осмысленность, лицо перестало искажаться, но с перил она не спешила слезать, вцепившись в них так, что побелели костяшки пальцев.

В детстве меня пугало, что у мамы две личности. Одна личность добрая, ласковая. Она никогда не обижает животных, любому бросится на выручку, бездомного – отогреет, голодного – накормит, брошенным чужим детям прочитает сказки, споет песенки.

В Чечне люди жестоки и часто ради забавы бросали камни в собак и кошек, а мама всегда вступалась. Не давала хулиганам бить голубей палками. Пыталась не прочитавшим ни одной книги взрослым и детям пересказать великие произведения мировой литературы, взывала к совести. Эту прекрасную, любимую мной женщину иногда заменяла другая. Личность второй была коварной, злой и мстительной. Эта другая женщина умела бить исподтишка, угрожать и проклинать. Я каждый день молилась, чтобы Бог изгнал болезнь, запретил ей приближаться к моей матери, но темную силу удавалось лишь ненадолго усмирить.

Николя вначале решил, что входная дверь заперта, затем сообразил ее толкнуть, отчего веник упал на пол, а кошки зашипели, прижав уши.

– Здравствуйте, Елена Анатольевна! Пришел вас проведать. – Николя стоял на куче разбитой посуды.

– Гости пришли? – спросила мама.

– Пришли, пришли. – Мне удалось подойти поближе и аккуратно снять ее ноги с перил. – Иди, ждут ведь, спрашивают, где ты.

– Кто там?

– Николя.

– Наш Николя?!

– Да. Сейчас я одерну твою рубашку и принесу халат, стой здесь.

Я отыскала ее атласный халат с листьями сакуры, отряхнула его и принесла на балкон. Мама спокойно оделась, стоя, как царица, которую одевает прислужница, обула мягкие чувяки и как ни в чем не бывало вышла к гостю. Конечно, она не могла не заметить силу разрушения, которая, словно ураган, пронеслась по нашему жилью.

– А что здесь произошло? – Мама смущенно развела руками и взглянула на Николя.

– Кошки, мадам. Во всем виноваты кошки. – Николя не растерялся: – Ставьте чайник, уважаемая Елена Анатольевна, сейчас я приберу мусор и вернусь к вам с пирожными. Сей момент!

Пока я таращила глаза, Николя сбегал на кухню, принес четыре мусорных пакета, сгреб веником все, что некогда было нашей посудой и подушками, поклонился и исчез.