Лора Барнетт - Три версии нас

— Я уверен, вы согласитесь, — сказал Синклер тем спокойным, взвешенным тоном, которым сообщал клиентам об отмене кредита по текущему счету, — что новый препарат лучше шоковой терапии.

Ева видела, что муж не вполне понимает, как относиться к Синклеру. Казалось, появление этого человека в жизни матери и тот факт, что теперь она подчиняется ему, не слишком нравились Джиму. Но в то же время он испытывал облегчение. Синклер рано вышел на пенсию и стал заботиться о Вивиан, до этого целиком зависевшей от Джима и своих сестер. И когда лечащий врач наконец прописал новое лекарство, состояние Вивиан изменилось словно по волшебству.

Все, и Ева в первую очередь, радовались тому, что чудовищные перепады настроения остались в прошлом — хотя Еве обретенное свекровью спокойствие чем-то напоминало этот дом, стерильно чистый и абсолютно заурядный.

Чайник вскипел. Ева наливает воду в кружку, наблюдает, как растворяются гранулы кофе. Они приехали вчера вечером позже, чем планировали: Ева хотела закончить последнюю порцию правки, чтобы в понедельник отослать своему редактору. Дверь им открыла Вивиан. Она тараторила, не давая никому вставить ни слова, пока Джим и Синклер переносили вещи из машины, а Ева помогала Дженнифер снять пальто, пытаясь уследить за потоком слов свекрови. Когда все уселись за приготовленный Синклером поздний ужин, Вивиан не могла оставаться на месте ни секунды. Даже Дженнифер, с трудом уместившись на коленях у матери, — ей давно пора было спать, но у Евы не нашлось сил пререкаться с дочерью — спросила громким шепотом, когда Вивиан вышла ненадолго из-за стола:

— Почему бабушка такая странная?

Ева и Джим не смогли поговорить с Синклером о переменах в состоянии матери: когда они отправились спать, та еще не ложилась. И пока Ева не погрузилась в тревожный неглубокий сон, она представляла, как несчастный Синклер, еще не оправившийся от недавнего гриппа, убеждает Вивиан лечь.

— Уже встала?

Ева рассеянно размешивает кофе, стоя у кухонного стола. Она оборачивается на голос: Синклер, полностью одетый, улыбается в дверях.

— Я думал, ты поспишь подольше.

— У меня сейчас со сном не очень.

Он переводит взгляд на ее живот.

— Вот старый дурак, совсем забыл. Уже скоро, верно?

— Через месяц, если все пойдет по плану.

— Так оно несомненно и будет.

Синклер подходит к Еве и мягким движением забирает у нее ложку.

— Садись, пожалуйста, дорогая, а я сделаю завтрак. Съешь что-нибудь?

Ева позволяет Синклеру усадить себя и начать суетиться вокруг, предлагая тосты, апельсиновый сок и яйца. В ее романе с недавно придуманным названием «Под давлением» — действие происходит в редакции газеты, очень напоминающей «Ежедневный курьер», — есть персонаж, отчасти срисованный с Синклера: Джон, редактор отдела писем, мягкий человек, которого трудно полностью оценить с первого взгляда. Этот герой очень нравится ее редактору Джилли, хотя та и предложила Еве придать его характеру чуть больше твердости. Но роман на самом деле о четырех абсолютно разных женщинах: среди них есть и неглупая юная секретарша, мечтающая стать репортером, и театральный критик, заядлая курильщица, меняющая одного неудачного любовника на другого.

— Отлично получилось, Ева, — сказал Джим, прочитав первый вариант. — Все на месте. Настоящая работа.

Похвала мужа, сумевшего преодолеть то, что еще недавно разделяло их, привела Еву в восторг, и она поцеловала его, впервые за много месяцев чувствуя себя счастливой.

— Спасибо тебе, — сказала Ева. — Для меня это много значит.

Он поцеловал ее в ответ, и внезапно они как будто вновь оказались в старом пабе на Грантчестер-роуд, где строили планы на будущую совместную жизнь, — и Ева даже не вспоминала о Дэвиде, вновь и вновь целуясь с Джимом, пока хозяин заведения не предложил посетителям сделать последний заказ и освободить помещение.

— Интересно, Ева, — говорит сейчас Синклер, поставив перед ней тарелку с тостами и налив себе кофе, — что тебя волнует больше — будущий ребенок или твой роман?

— Роман, конечно.

Она намазывает масло на тост и поднимает глаза, чтобы увидеть, оценил Синклер ее шутливый ответ или нет. Шутливым он был лишь отчасти, если честно. Ребенок, пусть и долгожданный, — это подарок судьбы, которого с особым нетерпением ожидает Джим. Он избавился от тоски, пожиравшей его еще год назад, и вложил всю свою энергию в то, чтобы переоборудовать кладовку на втором этаже в детскую — так Дженнифер могла остаться в собственной комнате.

Джим уже не притворяется, будто уходит работать в свое убежище (даже Ева перестала называть сарай мастерской), но никаких эмоций по этому поводу, если верить ему, не испытывает; наоборот, он счастлив, что не надо заставлять себя проводить там столько времени после занятий в школе. Ева, напротив — хотя ни с кем, кроме Пенелопы, своими переживаниями она не делилась — пыталась сопротивляться беременности, бороться с тем убаюкивающим состоянием заторможенности, которое охватывало ее и мешало работать над романом. Она надеется, что скоро все закончится. В понедельник она отправит редактору окончательный вариант и всю себя посвятит ожиданию ребенка.

На несколько минут в кухне воцаряется тишина: Ева доедает тосты, Синклер пьет кофе. Слышно, как наверху ворочается Дженнифер. Ева ждет, что сейчас раздастся тихий плач дочери, но все тихо.

Первым заговаривает Синклер:

— Я немного тревожусь из-за Вивиан. Ты видела, насколько она…

Ева кивает, ничего не говоря: откровенность Синклера удивляет.

— Наверное, виноват этот проклятый грипп. Она ведь тоже переболела.

— Да, похоже.

— Думаю, стоит переговорить с ее врачом. Конфиденциально. Может быть, он объяснит, в чем дело.

Синклер смотрит в стол. Ева внезапно хочет дотронуться до него и берет его руку в свои ладони. Он поднимает голову и удивленно глядит на Еву.

— Я понимаю, как вам тяжело.

Синклер прочищает горло, отвечает Еве легким пожатием и высвобождает кисть.

— Не слишком. В чем суть семейной жизни? Принимать все — и радости, и горести. Так, по крайней мере, должно быть.

Сверху, приглушенный ковром, доносится плачущий голос Дженнифер:

— Мамочка…

— Я пойду к ней, — говорит Ева.

Поднимаясь по лестнице, она повторяет про себя услышанное. «И радости, и горести…» Вот уже несколько лет последнего с избытком хватало в жизни; иногда Ева сомневалась в их с Джимом способности справиться со всем этим. Она верила в их взаимную любовь, но порой казалось: этого недостаточно. Что ж, ее страхи были напрасны: трудные, бурные времена позади, и Ева может теперь оглядываться на них из той тихой гавани, куда зашел корабль их семейной жизни.