Лора Барнетт - Три версии нас

В кабинете Синклера четырехлетняя Дженнифер — Еве кажется, дочь беспокоится из-за скорого появления брата или сестры, — скинула пижаму и стоит у двери вся красная и в слезах.

— Мамочка… — Дженнифер плачет навзрыд, ее интонации внезапно напоминают Вивиан. — Ты не пришла!

— Вот она я, дорогая, — произносит Ева успокаивающе. — Я просто спускалась на первый этаж.

Дженнифер недовольно смотрит на мать; глаза опухли от слез.

— Мне здесь не нравится. Я хочу домой.

Ева подходит к дочери и целует ее в макушку.

— На самом деле не хочешь, Дженнифер. Сейчас нужно позавтракать. Спускайся, и дедушка Синклер тебя накормит.

Она помогает Дженнифер надеть халат и любимые тапочки с Микки Маусом, подаренные когда-то Пенелопой и Джеральдом и способные положить конец любым пререканиям.

— А у дедушки Синклера есть хлопья? — с надеждой спрашивает Дженнифер.

— Думаю, да, — отвечает Ева. Когда они выходят на площадку, из спальни появляется Джим, зевающий и растрепанный.

— Доброе утро, — говорит он, сонно улыбаясь. — А кто меня поцелует?

— Папочка!

Дженнифер бросается к отцу и обнимает его за ногу; Джим поднимает девочку, и они прижимаются друг к другу носами — их особое приветствие. Ева смотрит на мужа и дочь, мысленно благодаря того, кого следует благодарить в таких случаях, за то, что им с Джимом удалось — она знает это наверняка — преодолеть трудные времена в семейной жизни, став терпимее, сильнее и лучше, чем прежде.

У Евы появилась привычка работать по утрам в кафе на Пляс дю Тертр.

Вначале ее это очень смущало: казалось нарочитым сидеть с блокнотом и ручкой в кафе, где полвека назад столько знаменитых писателей пили анисовую настойку. Ева ярко представляла, как Эрнест Хемингуэй хлопает ее по плечу со словами:

— Мадам, полагаете, вы в состоянии написать хотя бы одну настоящую фразу? А вы сможете ее узнать, когда та укусит вас за ногу?

Она поделилась своими сомнениями с Тедом, но тот лишь расхохотался.

— Ева, дорогая, ну когда ты уже привыкнешь к тому, что можешь с полным правом называть себя писателем?

Ева рассмеялась вслед за ним, почувствовав его правоту: литература сейчас стала для нее единственной работой, хотя доходы от первой книги не совпали с ее ожиданиями, а работу над второй она забросила. Через несколько месяцев после этого Ева приступила к третьему роману — о женщине средних лет, которая внезапно решает оставить своего вполне благополучного мужа, переехать в Париж и начать новую жизнь.

— Не слишком автобиографично? — спросила она как-то за ужином у Теда, пересказав ему сюжет.

Вопрос его слегка встревожил.

— Нет, конечно, — сказал он. — В конце концов, ты переезжаешь в Париж не одна. Или есть что-то, о чем мне надо знать?

Ева начала новую книгу еще в Лондоне, и дело пошло быстро, вдохновенно, но вскоре работа затормозилась. Вначале Евины оправдания выглядели убедительными: свадьба (малолюдная, со вкусом организованная церемония в городской церкви в Челси, куда были приглашены только родственники и близкие друзья, и последовавший за этим отличный обед в Реформ-клубе); переезд в Париж, со всей сопутствующей укладкой и распаковкой вещей. Устройство Сары в новую школу. Время, ушедшее на то, чтобы приспособиться к жизни в незнакомом городе. Но все, чем она пыталась отговориться потом, — косметический ремонт в квартире, предоставленной «Ежедневным курьером», попытки Сары завести новых друзей — было незначительным, даже с точки зрения самой Евы. Правда заключается в том, что она не знает, куда двигаться дальше. А кафе, где тебя постоянно что-то отвлекает — жужжание кофемашины, позвякивание колокольчика над дверью, ровный гул разговоров, понятных только наполовину, — отличное место, где можно спрятаться от осознания этого факта.

Пятничным утром Ева сидит на своем обычном месте за столиком у окна. Она неторопливо выпивает два кофе латте и съедает круассан, отрывая от него кусочки и намазывая их маслом и джемом. На площади полно художников в пальто и перчатках с обрезанными пальцами — они сидят за своими мольбертами, пытаясь продать праздношатающимся туристам картины в стиле Пикассо, Дали и Матисса. Как всегда, в одиннадцать за окном появляется старуха в пальто с кроличьим воротником. В двенадцать Ева встает, засовывает блокнот в сумку, надевает пальто, оставляет чаевые рядом со счетом на металлическом блюдце, открывает дверь и вдыхает свежий парижский воздух.

За три часа в кафе написано ровно два абзаца. «Я превратила ничегонеделание в искусство», — думает она, подходя к небольшому гастроному на углу. Затем задумывается о более приятных вещах, например, о сегодняшнем приезде Пенелопы и Джеральда вместе с детьми. Их поезд приходит на Северный вокзал. Они замечательно проведут выходные вместе, и Ева вновь осознает, как ей повезло, что у нее есть Сара, и Тед, и верные друзья.

В магазине она покупает сыр, ветчину, оливки, йогурт, две бутылки красного вина и длинные твердые багеты, которые все еще не научилась любить, как настоящий английский хлеб, выпеченный из австрийской ржи, столь милой сердцу ее родителей. У овощного прилавка Ева лицом к лицу сталкивается с Жозефиной Сент-Джон, чей муж Митч, корреспондент «Джералд трибюн», делит с Тедом кабинет в Доме иностранной печати. Жозефина — неглупая, дружелюбная уроженка Бостона, вышедшая замуж за Митча сразу после окончания Гарварда и с тех пор путешествующая с ним по миру, — стала Еве подругой. Женщины стоят, обмениваясь новостями, почти до часа дня, и тут Ева спохватывается: ей уже пора, в обед она ждет Теда дома.

Жозефина поднимает брови и дважды целует подругу на прощание.

— Да вы настоящие молодожены! Ничем не могу заманить Митча домой на обед.

Но выясняется, что Тед прийти не сможет. Когда Ева входит в квартиру, раздается телефонный звонок: ему надо сдать материал в завтрашний номер — и Еве, если она не против, придется самой забрать Сару из школы, встретить Пенелопу с семейством на вокзале и на такси привезти всех домой. Она, естественно, справится с этим — но Тед все равно извиняется и обещает вечером ужин в «Максиме».

Положив трубку, Ева в который раз удивляется разнице между своим первым и вторым браком. С Тедом всегда легко, он в первую очередь думает о ней, даже когда обязан ставить во главу угла свою работу; с Дэвидом же она постоянно мучилась из-за его нарциссизма и вечного вмешательства свекрови, которая указывала, что и как надо делать. Хотя Джудит Кац поразила Еву, появившись на пороге квартиры в Риджентс-парке через несколько дней после отъезда Дэвида. Тогда боль еще была остра, и Сара непрерывно спрашивала, скоро ли вернется папа.