Лора Барнетт - Три версии нас

Он доверился только Стивену и много раз рассказывал ему о своем ощущении: Джиму кажется, будто он разделился надвое, и это два разных человека, живущие в отдельных вселенных.

В последний раз, когда засиделись за виски в клубе Стивена и говорили об этом, друг, откинувшись в кресле, сказал:

— Видимо, яблоко от яблони все-таки недалеко падает.

Слова Стивена запомнились Джиму, и всякий раз, как они всплывали в голове, к нему приходило осознание: надо что-то делать. Но как только он собирался обсудить это с Евой, мужество изменяло ему. Им выпадало слишком мало времени побыть вдвоем — порой не больше часа, который они проводили в Риджентс-парке. Потом Ева шла забирать Сэма из школы, а Джим отправлялся на свои встречи — и он не хотел отравлять эти мгновения разговорами о будущем. Как будто здесь и сейчас есть только он и она, весь остальной мир отступает на второй план. Но в глубине души Джим отдавал себе отчет: у такого отношения есть и оборотная сторона — при столкновении с повседневностью сказка может закончиться.

Джим пьет пиво и думает о Мириам Эделстайн. В гостинице, прежде чем подняться в номер, они с Евой пили кофе, и она достала из сумки свои свадебные фотографии. На первой были Якоб и Мириам; она — молодая, улыбающаяся, в летнем платье без рукавов, удивительно похожая на дочь. Джим долго не мог оторваться от этого снимка, вчитываясь в незнакомые слова, написанные на обороте на иврите. «Покойся с миром» . Он жалел о том, что не знал Мириам; не он в парадном костюме стоял рядом с Евой на ступеньках мэрии, щурясь от солнца; и не его — в качестве тещи — поздравляла Мириам Эделстайн, не им с Евой желала она счастья.

Допив пиво, Джим выходит на Хай-стрит и возвращается в гостиницу. Хозяин поднимает голову навстречу входящему, но Джим не смотрит на него. Осторожно открывает дверь номера, не зная, проснулась ли Ева, но та еще спит, приоткрыв рот, темные волосы рассыпаны по подушке.

Джим вновь раздевается, кладет одежду на спинку стула и забирается под одеяло. Ева вздрагивает, когда

Джим прижимается к ней и говорит полушепотом:

— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Ева. Давай начнем сначала.

Несколько секунд длится тишина, нарушаемая только стуком его сердца и легким дыханием Евы.

И Джим понимает — она не слышала сказанного.

— Еще глоток? — спрашивает он.

Ева смотрит на свой пустой стакан. Следует отказаться. Пожелать спокойной ночи, подняться на два лестничных пролета и укрыться в безопасной тишине своей комнаты, устланной коврами.

— Почему бы и нет?

Есть множество причин не делать этого. Она смотрит в спину Лео, который подходит к бару и наливает две щедрые порции односолодового виски. Он высок, хорошо сложен, двигается чуть враскачку, что свойственно спортсменам. В его группе много женщин среднего возраста, и Ева видела, какими глазами те глядят на него. В первый день в женском туалете она невольно подслушала разговор двух таких дам, хихикавших словно школьницы:

— Господи, этот Лео Тейт, он в жизни выглядит даже лучше!

Другая ответила:

— Но он женат.

Первая, презрительно:

— Когда их это останавливало?

Моя руки — она тактично дождалась в кабинке, пока дамы уйдут, — Ева размышляла над тем, кто такие эти «они», упомянутые в разговоре. Мужчины? Мужья? Поэты? Предположила, что речь шла о последних, чья репутация неверных супругов возникла не на пустом месте — вспомнить хотя бы Байрона или Бернса. Но ей не нравилась нынешняя мода описывать всех мужчин скопом и давать им довольно неприятные характеристики. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, пытаясь оценить, не погорячилась ли с тенями для век, когда собиралась на завтрак; подумала о Джиме, который остался дома с детьми и Джулианной; вновь испытала почти забытое чувство ярости, вызванное его изменой. Затем взяла себя в руки, отправилась на поиски своей группы и погрузилась в таинства длинных фраз и коротких абзацев — она вела недельный курс по самостоятельному редактированию — и больше не думала ни о Джиме, ни о Джулианне, ни о Лео Тейте.

Но сегодня за ужином она оказалась за столом рядом с ним: в столовой стояли скамьи, на которых, по идее, должны были вперемешку рассаживаться слушатели и преподаватели, хотя на деле последние все-таки предпочитали держаться особняком. Ева сидела по соседству с Джоан Доулинс, автором детективов (однажды они вместе участвовали в телевизионной программе). Напротив устроился драматург Дэвид Слоун, печальный человек, ни с кем не перекинувшийся даже словом, — и тут появился Лео с бокалом вина в руке.

— Свободно? — спросил он, указывая на пустующее место рядом с Евой.

— Конечно, Лео, — жеманно ответила Джоан. Слоун по-прежнему хранил молчание. Но Лео не садился, будто ожидая разрешения от Евы.

— Ева?

Она подняла голову, только сейчас заметив его присутствие.

— Тут не занято.

И поймала себя на том, что слова ее прозвучали грубо. Джоан пошла красными пятнами — Ева вспомнила, как то же самое произошло с ней в телевизионной студии при свете софитов, и визажисту пришлось срочно спасать ситуацию. На лице у Слоуна появилась улыбка — он принадлежал к типу людей, получающих удовольствие от чужого замешательства. Ева уже собралась извиниться перед Лео, но тот, казалось, ничего не заметил.

— Я так рад, что вы тоже читаете курс на этой неделе, — с воодушевлением сказал он, усаживаясь рядом. — По-настоящему люблю ваши книги. Я несколько раз проезжал свою остановку в метро, пока читал «Под давлением». И телевизионная постановка мне понравилась. Хорошая работа.

Ева аккуратно положила приборы на пустую тарелку.

Сложно было понять, говорит ли он искренне: Ева ненавидела лживые комплименты, которых в изобилии наслушалась с тех пор, как к ней пришел «успех». На самом деле она не считает себя «успешной» — иначе, наверное, не написала бы больше ни слова — правда, ей нравятся похвалы, интервью, рецензии. Но в глубине души она знает: все это вторично по отношению к творческому процессу — когда, отправив детей утром в школу и поручив Джулианне хлопоты по кухне, можно сесть за письменный стол и насладиться полным одиночеством.

В конце концов, не многие женщины могут себе это позволить.

— Спасибо.

Вероятно, в голосе Евы слышалось сомнение, потому что Лео повернулся к ней, демонстрируя темно-серые глаза и мальчишеские ямочки на щеках, и сказал:

— Вы думаете, я шучу? Зря. Просто из-за внешности никто не воспринимает меня всерьез.

— Вот уж не поверю.

Лео отпил вино из бокала, по-прежнему глядя на Еву.

— Возможно, вы станете исключением.

Он флиртовал с ней весьма беззастенчиво, и так продолжалось всю неделю. Вероятно, женщины, чей разговор подслушала Ева, были правы в своих оценках: Лео точно знал, что делает. Уделял Еве во время завтраков и обедов ровно столько внимания, чтобы она понимала — он выделяет ее среди остальных, — но так, что это не бросалось в глаза другим. Ева наблюдала за его рыцарским поведением — если можно использовать это слово — с усмешкой. Она никак не поощряла Лео (оба знали о браках друг друга, и для него происходящее, разумеется, было всего лишь игрой), но ни разу не предложила ему остановиться. Позднее Ева призналась себе, что легко могла положить этому конец, но в действительности не хотела; на самом деле она ждала продолжения флирта.