Лора Барнетт - Три версии нас

Хочется прижаться к ней, почувствовать ее тепло. Пятнадцать лет назад Джим сделал бы это, не раздумывая, с одной только мыслью, как повезло ему встретить Еву, без которой теперь он не может представить свою жизнь. Сейчас он колеблется — Ева крепко спит, а Джим знает, как она устала за последнее время: два интервью лишь на этой неделе и переговоры с Би-би-си по поводу экранизации романа «Под давлением».

По мере того как приближался день отъезда, Дэниел доставлял все больше хлопот: просыпался по ночам, звал Еву и успокаивался, только забравшись к ним в постель, где начинал сопеть и ворочаться, лишая обоих родителей сна. И Джим решает дать Еве поспать. Он встает, находит пачку сигарет и выходит на балкон.

Вечер хорош: плитка на балконе нагрелась за день, вокруг разливается мягкий свет. Из стоящих ниже домов доносятся приглушенные звуки — мать зовет ребенка, смеется женщина, бойкой скороговоркой переговариваются герои идущего по телевизору мультфильма. Джим наблюдает, как небольшой катер рассекает тихие воды бухты. Его охватывает удивительное спокойствие. Джим вспоминает, что именно привлекло его когда-то в этом месте — возможность остановить поток мыслей, сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас.

Во время их медового месяца Джим полагал, что будущее выглядит волнующим и прекрасным только потому, что он сам влюблен и счастлив. Но сейчас с удивлением испытывает то же самое. Все лишнее, вся муть минувших десятилетий отступает на второй план: годы преподавания; тяжелое разочарование из-за несбывшихся надежд; давние измены (после случая с Гретой он хранил верность жене); ревность к ее легкому успеху. Хотя его, конечно, не назвать легким, и Джим лучше прочих знал, как много она работает, — но в часы уныния не мог удержаться от мысли, что Еве все дается без труда. Все это просто испаряется, остаются лишь нагретые плитки на полу балкона, темно-синее небо и чернеющая вдали полоса моря.

Джиму хочется плакать от облегчения, но он сдерживается. Возвращается в спальню, ложится на бок рядом с Евой, прижимается щекой к ее плечу, дожидается, когда она, еще не до конца проснувшись, повернется к нему, и говорит:

— Я так рад, что мы сюда приехали.

Звонок раздается сразу после девяти.

Очень удачно, что Ева оказалась в это время дома. Она только что отвела Сару в школу, откуда собиралась пойти прямиком в университет. Но ее первая встреча со студентами отменилась: рано утром позвонила Ида, секретарь факультета, и сообщила, что оба плохо себя чувствуют и прийти не смогут — в тягучем выговоре уроженки южных штатов сквозило явное неодобрение надуманной причины. Таким образом Ева получила несколько часов свободного времени: возвращаясь пешком домой, зашла в любимую булочную за свежей выпечкой, полюбовалась расцветающими деревьями на их улице — и решила посвятить пару часов новой биографии Симоны де Бовуар, которую Боб прислал из Лондона на рецензирование.

Но едва Ева сняла плащ и положила ключи и сумку с покупками на столик в прихожей, как зазвонил телефон.

— Ева? — это Антон.

По его тону сразу понятно: что-то произошло.

— Где ты была? Я пытаюсь дозвониться уже полчаса.

В прихожей стоит стул — чудесная хрупкая старинная вещь, — который Ева купила на блошином рынке Ле Пюс и собиралась отреставрировать, сменив обивку на сиденье. Она садится, ощущая, как в горле встает ледяной ком.

— Почему ты не позвонил на работу? Что случилось? Мама?

Антон молчит и вздыхает.

— Мама в больнице. Клиника «Виттингтон». Пневмония. Состояние не очень хорошее. Ты можешь приехать сегодня?

Пневмония: какое странное слово. Все то время, пока она устраивала дела — искала Теда, связывалась с Идой, звонила домой в надежде услышать голос Якоба, упустив из виду, что его там быть не может, — это слово не отпускало Еву. Она видела его написанным мелом на доске и представляла себе бородатого профессора с указкой. «Обратите внимание на сочетание “пн”, непривычное для нашего уха, — от латинского “пнеумон”, что означает “легкое”». Легкие Мириам: уже много лет в них слышались хрипы; она носила с собой ингалятор и дышала через него во время приступов, покачивая головой, будто это всего лишь небольшое неудобство.

Тед немедленно возвращается домой с работы, обнимает Еву, гладит ее по голове. А она представляет себе легкие матери — вялые, бессильные, как сдувшиеся шарики.

После короткого спора решают, что Ева едет в Лондон одна. Сегодня четверг: Теду надо сдать два материала в субботний выпуск, а Саре — подготовиться к завтрашнему тесту по французскому языку.

— Приезжай в субботу, — твердо говорит Ева, захлопывая чемодан. — Я должна понять, в каком она состоянии.

Тед хмурится, глядя на нее с сомнением:

— Ну… если ты так хочешь, дорогая. Но я бы предпочел отправиться с тобой сегодня.

В поезде, идущем в Кале, так и не раскрыв биографию де Бовуар, Ева размышляет, почему настояла на том, что поедет одна. Тед мог отложить сдачу материалов или отправить их из Лондона, а Сара пропустила бы контрольную. Но она чувствовала инстинктивную потребность, причины которой были непонятны ей самой, поехать к матери без мужа и дочери.

Ева пытается вспомнить, когда в последний раз видела Мириам. Это было на Рождество — или, как добродушно окрестил его Тед, совместив названия христианского и еврейского праздников — Хануство. С тех пор как в их семью вошли Тед и Теа, жена Антона, у Эделстайнов стали подавать индейку, зажигать гирлянды и даже наряжать елку. Тогда все ужинали при свечах за обильно накрытым столом. Круглоглазая Ханна, дочь Антона и Теа, еще не умеющая говорить, издавала булькающие звуки, сидя на коленях у матери. Потом все по традиции переместились в музыкальную комнату. Якоб играл на скрипке грустные старые мелодии, созданные, казалось, вековой памятью еврейского народа. Сара, усевшись за рояль, исполнила «Гимнопедию» Сати, за которую получила диплом с отличием в шестом классе. Мириам слушала, устроившись в своем любимом кресле. Мама выглядела усталой — Ева и Теа даже настояли на том, что сегодня готовить будут они, — и немного задыхалась, но не больше, чем всегда, и внимательно следила за игрой внучки. Затем закрыла глаза и с легкой улыбкой откинула голову на изголовье кресла.

Сейчас Ева вспоминает: мать тогда отправилась спать очень рано, а в День подарков отказалась участвовать в традиционной прогулке по Хайгейтскому лесу.

— Вы идите, дорогие мои, — весело сказала она за завтраком, — а я с удовольствием проведу время с новыми книгами.

Якоб, как понимает теперь Ева, был встревожен.