Мария Лабыч - Сука

И с этих самых пор, казалось, я сменила планету обитания. Все стало просто. Неизмеримо проще, чем ожидалось.

День начался во второй раз. Я вскочила раньше, чем проснулась, озираясь в безотчетной тревоге. Пустота. Все оставалось на месте: выдох, шмотки и тепло тел. И ни одной живой души. Я почуяла это сквозь завесу одеяла, в чем молниеносно убедилась. Веревка, оборвавшись, теперь качалась над головой. Одеяло валялось на полу под ногами. Всюду пустые мятые кроватки. Их окутывал тот же мрак, что и ночью. И тот же одинокий подслеповатый глаз – тусклая лампочка ватт в двадцать пять над входом – глядел сверху. Над всем этим отчетливое чувство: там, над землей, теперь белый день.

В необъяснимом стремлении найти кого-нибудь я рванула вверх по лестнице.

Новое открытие этого утра не заставило себя ждать. Галерея, по которой я прогуливалась ночью, оказалась нехоженой.

«СТОЙ!

ПРОСТРЕЛИВАЕТСЯ» —

просто и коротко было вычерчено серой краской на грязно-голубой стене прямо поверх знакомого Роджера. Узкие буквы в полроста человека. Можно ли было их не заметить? Запросто, как выяснилось через два шага по лестнице. Уже оттуда надпись вообще не читалась, превращаясь в кривые грязные потеки на стене.

«Тогда куда?» – Я настороженно огляделась. Снаружи было все спокойно, и даже слышалась простая песня птиц. Но решимости не прибавилось. Я пригнулась, втянув голову в плечи. Одиночество мое обострилось вдвойне. Куда же деваться? Не сразу обнаружился альтернативный путь вперед. Налево, сквозь стеновой пролом, вплотную к фундаменту школы была вырыта глубокая траншея. Ее надежно прикрывала стена здания, пострадавшая меньше остальных. Я спрыгнула вниз и очень скоро добралась до обитаемого места.

Двигалась я, безусловно, к кухне. Только снедь, что там готовили, нельзя было назвать в полной мере съедобной. Хотелось нос зажать рукой, но я сдержалась.

Дверь скрипнула приветливо-домашне. На детских стульчиках сидели тесно, скорчившись, бойцы. В центре группы стоял алюминиевый бидон с открытой крышкой. Оттуда доносилось сладковатое горячее зловоние с привкусом ацетона.

– Что это?

– Жри, раз дали. Секрет мастер-шефа.

Худой неубедительный мастер-шеф со впалыми щеками, большими красными ушами и гигантским раздаточным ковшом хмуро ждал самого решительного. Тот все не объявлялся.

– Это что, опять то же самое?

– Ну, это, братцы, без меня, блядь.

– Мы кони не двинем на хуй с такой жратвы? Не?

– Браток, я пятый день с толчка не слажу! Будь ласка, рецептик обнародуй!

– Хрена ты блеешь? Что, имеешь варианты?

– Да ты просто скажи нам, что это. А мы уж порешаем, с чего подыхать.

Невоодушевленный гогот.

– Морковь с олифой, – влезла я, чтоб не мучились.

– Что-что?

– Это еще что?

– Гля, явление! Охуеть, ущипните меня!

– Что еще за хрень? Ты с какого хуя знаешь?

– Ты кто такая?

– Откуда взялась?

И другие двадцать вопросов были направлены теперь в меня как в тренировочную мишень.

Повар ушел в тень и там расслабился немного. Я имела полное право выбрать из большого списка тот вопрос, который мне больше всех понравился. В ответ рапортую:

– В этом жбане морковь, тушенная на льняной олифе. Сдохнуть, в общем-то, не сдохнешь…

– Че, в натуре?

Мгновенно я утратила значительную долю обретенной было популярности. Отдаленное узнавание мелькнуло в глазах собравшихся, рты свело отвращением. Многие взгляды снова перетекли от меня к повару. Вместо возражений тот с грохотом кинул крышку на жбан и крепче сжал ковш. Недовольство вокруг несколько уплотнилось и потемнело.

– Брешет… – нетвердо огрызнулся кашевар.

– Да ты че, дебил, решил нас на хуй разом ухойдакать?

– Приказ командира! – резко ответил повар.

– Чего?!

– Так че, в смысле, в натуре, олифа?

– Где Жорик? Это, в смысле, Жорик приказал?

– Да без той олифы мы кости б кинули уже…

Ага, кое-кто еще в курсе. Все криво смолкло вновь.

Одинокий выкрик:

– Ну так я это жрать не стану!

– Флаг в руки, нахуй.

– Вольному воля.

Общий гомон, загремели стулья. И рты закрылись вдруг, и суматоха испарилась, сама собой структурировавшись в подобие симметрии колонны с равнением налево. Случилось Нечто.

На дальнем крае скрипнула вторая дверь.

– Здравствуйте, товарищи.

Я всмотрелась в лицо волшебного командира, способного своим присутствием усмирить всех недовольных одновременно. В облике его мне почудилось что-то азиатское. Форма выглядела опрятнее других. Все знаки различия были спороты.

– Жорик, тут барышня несет – ты, типа, кормишь нас олифой?

Отважный смолк, не узнан. Установилась тишина. Глаза командира пробежались, обнаружили меня и застыли, не мигая.

– Это растительное масло, – ровно ответил он спросившему, не отрывая при этом взгляда от меня.

Все сомнения «сняло рукой», жбан вновь открылся, звякнул ковш, за ним и ложки. Варево немного остыло, скипидар в нем показался не столь агрессивен. Ушастый повар заметно подобрел.

– Ты. Ко мне, – между тем кивком подозвал меня главный.

Я с трудом протиснулась сквозь ряд занятых стульев. Оказалось, мы с ним одного роста.

– Кто такая? – прежним ровным тоном спросил он.

– Рядовой Бойко.

– Связь?

– Артиллерия.

Он качнул головой в саркастическом «восхищении»:

– Ой ли. Докладывай, чьих будешь, рядовой.

– Кому?

Он приподнял бровь. Показалось? Или ложки действительно притихли? Командир повел плечом, как будто у него затекла спина. Глянул на затылки подчиненных и милостиво отозвался:

– Командир механизированной бригады номер восемнадцать, майор в отставке. Позывной Жорик.

– Ее не существует. Восемнадцатой механизированной…

Ответ его звучал спокойно. Так спокойно и холодно, что от этого захолодело у меня в животе.

– Запомни. Это тебя не существует. Пока я не решу, кто ты. А здесь есть и впредь будет то, что я сказал. Это понятно?

Я задумалась. Что сказать командиру героической части, которую, от старшего до рядового, уничтожили сепаратисты в начале зимней кампании, я не знала. Никого не осталось. Лица мертвых героев были на плакатах на улицах, лайтбоксах в метро, парламентской стене за трибуной в новостях, на пакетах и майках граждан Города. Казалось, их поименно знает вся Страна.

Впрочем, есть ли у меня выбор? Сомнений, что я и эти люди – на одной стороне, у меня не было. Пулеметы повстанцев свидетельствовали о том однозначно. Логично предположить, что у этих людей, наоборот, в отношении меня такой уверенности быть не могло. Меня душило множество вопросов. И мысли не возникло, что и мне со своей стороны надлежит дать ответы.

– Это понятно? – повторил майор.