Мария Лабыч - Сука

– Блядь!!!

Лицо его свело досадой.

– Спасибо… – попыталась финишировать я.

– Шутишь? Не-а. Еще не все, – злобно отозвался он и щелчком скинул гильзу.

Я предпочла бы избежать продолжения. Но он загораживал собой узкую лестницу в спальню, так принуждая довести разговор до конца.

– Спроси теперь про Лешего. Спроси, спроси. Тебе оно полезно.

Я кивнула, выражая пассивное согласие.

– Теперь его звать Преподобный, блядь. – Он счастливо оскалился. – Чуешь? Преподобный!

Я благодарно оценила высокий пафос повествования:

– Говорят, это он нас и вывел.

– Он, он, кому ж еще, – согласно кивнул собеседник, не ослабляя спеси на лице. – Ты спроси, как он это делает.

Мне казалось, я на собственном опыте знаю как. Но решила не искушать нетвердое равновесие собеседника, состроив самые удивленно-заинтересованные глаза.

– Как?

– А без топлива! – залихватски воскликнул он и посмотрел победно.

«Болван тупой», – подумала я. А у самой внезапно по коже поползли мурашки. Я вдруг отчетливо вспомнила, что все мы, не сговариваясь, были уверены, что этот остов БМП не на ходу. И собственный шок, когда это впечатление оказалось ошибкой.

– Как это, без топлива? – сквозь озноб уточнила я.

– Так. Мы с Удачи так вчесали, хрена бы вообще остановились до самой границы, блядь. А тут припарковались почему, как думаешь? Да потому, что двигатель заглох, блядь. Баки-то пустые. Везение? Хрена. Сепара кругом. Сто метров ближе, сто метров дальше – и поминай, как звали. Крышка! Укрытие-то вота где! О нем никто из наших ни сном ни духом. Да и откуда? Все неместные.

– Лихо.

– То-то. Про Преподобного еще спроси.

Я повиновалась безропотно.

– Монастырь заброшен, как и соседняя деревня. Все братья во Христе вслед за аборигенами на хуй драпанули. Так он залез куда-то в келью, взял там чью-то рясу, что погаже. «На новую не наработал», – говорит. Нарядился и так теперь воюет. Мы к нему: «Леший», «Леший», а он и говорит: «Баста, ребятушки. Был Леший, да весь вышел. Теперь я Мокий». Крест сварил из оловянной ложки, шнурок продернул, после так и ходил.

Выцветшая ряса и просветленные веселые глаза…

– Не было креста… – задумавшись, отозвалась я.

– Снял потом. Стрелять мешает. А вашей братии отползенцев три группы после вывел.

– Как?

– Точно так. На той самой бэхе. Только он зовет ее теперь ковчег. Ковчег, блядь. Как тебе? Кто до поля добрался, его, стало быть, подопечный. Долг у меня, говорит, неискупный. Должен всех подобрать.

– Что, так, без горючего?

– То-то. Без. Я потом интересовался, у нас тут есть ребята, шарят. Вроде, говорят, так может быть. Нагрелось что-то в баках, испарилось, на пяток метров хватит. Да он уж в третий раз туда-сюда гоняет до самой ямы на холме – и хоть бы хны. Глохнет тут, уже на нашей полосе.

– Да, тема.

– Тема. – Мой собеседник тяжело вздохнул, стал снова истерзанно-красивым и добавил: – Жалко парня. Сколько б веревочке ни виться… Вас таких много, а в баках-то пусто.

– Много таких?

– А то. Местечко-то тут веселое, блядь, обхохочешься. Минное поле под задницей да огневая точка в рыло. И одна хуева ямка под дальним холмом. Ваш брат, чудом уцелевший, ее никак не минует. Десяток снял оттуда Преподобный. Да вместе с вами шестерыми уже и поболе будет.

Я терялась, не зная, верить или нет.

– Че, курева больше нет? – внезапно, как ни в чем не бывало, вопросил он. – Блядь. Ну, бывай, сестренка.

Отвернулся, замер и так остался на разрушенной лестнице в никуда. Один.

Тогда же.

Вторая половина дня прошла под знаком красного страха. А день спустя я подала бумаги в военкомат. Там было все: кто я, откуда взялась, место содержания, диагноз и настоящий статус. Дежурный в погонах взял из моих одеревенелых пальцев пачку и передал в другие чьи-то руки. Второй неторопливо стал просматривать страницы. Листая, он каждый раз секунду разглядывал меня и снова углублялся в текст. Меня, как голую, живьем сжигало в лучах от глаз-прожекторов. За время этого просмотра я впала в транс, закольцованный ритмом моего сердца и шелестом бумаг.

– С вами свяжутся.

Я тяжело очнулась. Направилась к выходу. Мне все казалось, что сейчас в спину полетят камни.

– Минуточку.

Бежать вперед или вернуться? Бежать! Но силы нет на шаг. Я повернулась на ватных ногах.

– Подойдите. Здесь не хватает большой фотографии. 9х12, женщинам обязательно.

Он, кажется, вежливо улыбался.

«…предписано явиться в военный комиссариат… при себе… удостоверяющие личность».

– Как успехи? – злорадно спрашивает он.

– Меня приглашают пройти собеседование и по результатам приступить к обязанностям телефониста.

И снова он не удивился.

– Сбавь трагизм в голосе. Ты этого хотела?

– Нет!

– Только правду. Ты этого хотела?!

– Мне страшно до тошноты.

– Я об этом не спрашивал.

Я отворачиваюсь от его взгляда, тогда он начинает едко смеяться вслух.

– Я да. Я хотела…

– Удачи. Свободна.

Собеседник оказался невысок, лысоват и крепок в сторону полноты. Около пятидесяти. Увидев досье с гигантской, на мой взгляд, собственной моей фотографией, я снова качнулась к обмороку. Мне тут же было предложено сесть, и мы успешно избежали недоразумения.

– Ну, буду краток.

Я благодарно вздохнула и напрягла колени, готовая встать и уйти немедленно.

– Вот тут, – пальцами он постучал по моему досье, – судьба. Другой дороги, я понимаю, вы для себя не мыслите. Достойно. В том, что случилось с вами, нет нашей вины. Но мы тоже скорбим о мирных жертвах конфликта. И наш, как говорят, священный долг подать руку помощи тому, кто прямо или косвенно, так сказать, духовно, пострадал от военных действий. Не скрою, ваше назначение было принято весьма и весьма, так сказать, неоднозначно…

Назначение?! Было? Сердце мое рухнуло к уровню колен.

– Но рад сообщить, что принято решение в вашу пользу. Безусловно, назначен испытательный срок. Но, уверен, у вас все получится. А мы всецело поддержим. Ну что ж, как говорят, добро пожаловать на борт и добрый путь.

Не надо! Смейтесь, прогоните, но забудьте про меня навсегда!

– …Помимо основных обязанностей по обеспечению коммутации воинской части вам придется пройти курс общей физической подготовки. Это обязательно для всех. По взгляду видно, это вас не затруднит. Как говорят, вопросы есть? Вопросов нет…

Я по-прежнему не могу открыть рта.

– Теперь к секретарям для подписи. Я провожу, нам по дороге. А завтра к семи нуль-нуль быть у поста дежурного.

Я еще надеялась бежать, но он все время оставался рядом.

От страха и неотвратимости мне неодолимо хотелось выть и помочиться. Чтобы стерпеть, я потихоньку щелкала зубами. А мне тем временем откатывали пальцы и ладони, потом дантист снял карту зубов, еще раз сфотографировали на фоне флага и выдали жетон. На нем все было честно, от группы крови до инициалов. Личный номер, кончается на 11. Принадлежит он человеку или другому виду, не указывалось.