Джонатан Троппер - Дальше живите сами [litres]

— Ну же, милый! Кончай в меня! Кончай!

— Элис-то у нас разговорчивая, — замечает Филипп. — Приятная неожиданность.

— Я днем клала Серену спать как раз в той комнате, — оправдываясь перед присутствующими, говорит Венди. — Видно, забыла отключить монитор. Это мой ляп.

Филипп откидывается на спинку стула, и рот его растягивается до ушей.

— Может, я и плохиш, но мне нравится.

— Помилуйте, господа, — строго говорит мама. — Это всего лишь секс. Всем вам доводилось этим заниматься. А некоторым — предстоит не далее как сегодня. Через пару часов.

— Мне — так точно. — Дядя Стэн лягает меня и ухмыляется. Блудливый старикашка.

В гостиной стоит абсолютная тишина. Нарушает ее все нарастающее рычание Пола и постанывания Элис с бесконечным: Давай же! Давай!

— Мужики в нашей семье выносливые, мы любим длинные дистанции, — поясняет присутствующим Филипп. — Возможно, трансляция слегка затянется.

Откуда ни возьмись в холле появляется Линда и, выдернув из розетки вилку монитора, говорит:

— Извините, друзья.

Интересно, за что она извинилась? За то, что нам довелось подслушать, или за то, что обломала удовольствие?

— У Элис сейчас как раз овуляция, — поясняет мать.

Несколько женщин понимающе кивают, а их мужья тупо лыбятся и пялятся в потолок. Постепенно в гостиной возобновляется тихое гудение, словно, урча, заводится машина общей беседы. Но вскоре появляется Пол. Не успевает он усесться на стульчик, все снова умолкают и стыдливо отводят глаза. Но это у них не очень-то получается — все норовят искоса посмотреть на Пола. Он непонимающе озирается. Переводит взгляд на свою рубашку. Проверяет ширинку.

— Что такое? — спрашивает он, глядя на меня. — Что происходит?

Но я не успеваю ответить, потому что встает дядя Стэн и начинает аплодировать. Его огромные, шишковатые ладони расходятся и снова сходятся — немощно, по-стариковски. Позвякивают, ударяясь друг об друга, кольца. Но все-таки это настоящая овация.

— Садись скорее, старина, — советует мама. — А то упадешь.

Пол снова оглядывает присутствующих и, пожав плечами, наклоняется ко мне с вопросом:

— Опять кто-то пукнул?

Пенни появляется, когда остальные гости уже в основном разошлись.

— Привет, — говорит она и усаживается на белый стул прямо передо мной. На ней черный сарафан и сандалии. Голые натренированные ноги фигуристки завораживающе скрещены прямо на уровне моих глаз. — Я никогда раньше не была на… шиве, — говорит она. — Я не знаю, как себя вести.

— Ты замечательно справляешься, — отвечаю я.

— Когда я входила в дом, какой-то старый извращенец ущипнул меня за задницу.

— Это дядя Стэн. Он безобидный.

— Безобидный? Это ты моей заднице расскажи! Он из нее чуть кусок не вырвал.

— Здравствуй, дорогая, — обращается к Пенни мама.

— Добрый вечер, миссис Фоксман. Я очень вам сочувствую. Уход Морта — такая потеря…

— Спасибо, Пенни. Он тебя очень любил.

— Он был таким хорошим человеком. Мы… кто работает в магазине… мы все грустим. Нам будет его не хватать.

— Спасибо, что зашла к нам.

— Уж простите, что так поздно. Но, сами знаете, мы летом закрываемся только в девять.

— Отец никому, кроме Пенни, не доверял закрывать магазин и включать сигнализацию, — говорит Пол.

— Это дело нехитрое. — Пенни краснеет. Тут она замечает Венди. — Господи, Венди! Я тебя не узнала!

— Это потому, что я, в отличие от тебя, старею сообразно возрасту. А ты, нахалка, вовсе не стареешь. Тебе небось до сих пор алкоголь без документов не продают.

— Ну, это ты загнула. — Пенни явно неуютно от строгого досмотра моей сестрицы.

— Господи, как ты умудряешься? — Венди качает головой. — Размерчик-то не больше второго, да?

Гости разошлись все до единого, в доме тихо. Мы с Пенни сидим в темноте на бортике бассейна, свесив ноги в воду. Единственное освещение — два подводных фонаря, поэтому мы видим только легкий парок, который поднимается от подогретой воды.

— Ну, ты как? — спрашивает она.

— Да неплохо все. Только семейки многовато. После такого избытка общения нам придется год друг от друга отдыхать.

Она кивает и, вытянув мысок, выписывает на воде круги.

— Я живу совсем рядом с родителями — на соседней улице. У моей мамы упало зрение, дегенерация желтого пятна. Она уже не может водить машину. Так что по вторникам я вожу ее в магазин. И еще ужинаю у них каждое воскресенье.

— Значит, все неплохо?

Она пожимает плечами:

— Может, и неплохо. Если лекарства правильно подобрать… Черт, ну и духота.

— Ага. Не продохнуть, всю неделю. Пекло, как в преисподней.

— Хоть бы к ночи попрохладнее делалось.

— Ни капельки.

— Господи, Джад. Ты только вслушайся: мы говорим о погоде! Мы избегаем каких-то тем? Или нам вообще нечего сказать друг другу?

— С темами у нас всегда был порядок.

— Тогда давай установим мораторий на погоду и вообще — на пустые разговоры. Договорились?

— По рукам.

— И давай уже наконец залезем в воду. — Она встает. Я не вижу ее взгляда, но уверен: он зовет и поддразнивает. — Отвернись на минутку.

Я отворачиваюсь и через несколько секунд слышу тихий всплеск: Пенни скользнула в воду. Повернувшись лицом к бассейну, я вижу на краю черный ворох ее одежды. Я стягиваю рубашку и штаны и мгновение медлю — раздумываю, что делать с трусами. Снимать иль не снимать — прямо по Гамлету. Интересно, как этот вопрос решила для себя Пенни? Отсюда не разглядишь, свет слишком тусклый. Ныряю в трусах. Тише едешь — дальше будешь.

Она держится за ступеньку лестницы, и я выныриваю совсем близко, сантиметрах в тридцати. Промаргиваюсь, привыкаю к скудному освещению, гляжу прямо ей в глаза и тут же вспоминаю, как несколько часов назад, ровно на этом месте, смотрели друг на друга Хорри и Венди. Заколдованный у нас бассейн — в нем пробуждается старая, давно похороненная любовь.

— Я думала о тебе, Джад.

— А я о тебе.

— Хочешь меня поцеловать?

Я подплываю еще ближе, кладу руку на лестницу, поверх ее руки. Ее упругая, соблазнительная грудь блестит, мерцает и округло уходит под воду.

— Послушай, я хотел сказать…

Но мы уже целуемся, глубоко, взасос, наши языки бродят, сталкиваются, набирают скорость… На вкус она точно такая же, как была, я помню, я все помню — такие же душные ночи, как сегодня, мы оба потные, у меня в подвале… Я чувствую, как ее соски касаются моей груди и тут же твердеют… ее пальцы пробегают по моей спине вверх, к шее, и еще крепче прижимаются там, где кончается позвоночник и начинается череп…

Я не целовал никого, кроме Джен, больше десяти лет, а так жадно и отчаянно — губами, ртами, языками, — когда поцелуй еще круче полового акта, мы с Джен не целовались очень-очень давно. И вот я целую другую женщину, и ее губы раскрываются под моими, ее пальцы щекочут волоски на моей груди, ее гладкие голые ноги обхватывают мои бедра — и все это безмерно возбуждает, но кажется каким-то нереальным. И все же… Если эта женщина хочет меня целовать, так целовать, может, со временем найдутся и другие? Впервые с момента, когда я узнал про Уэйда и Джен, я ощутил подобие оптимизма по поводу собственного будущего.