Надежда Нелидова - Яма [сборник]

Хватит. Бессмысленно ждать от жизни чего-то хорошего.

«Не понимаю, отчего люди так боятся смерти? Убивает-то нас жизнь, — строчит Алька в дневнике, на котором для конспирации выведено „Тетрадь по географии“. — Да ещё, бывает, как долго и изощрённо убивает, жестоко и больно. А смерть жалостливо освобождает от боли. Она терпеливо и гостеприимно ждёт нас всяких: добрых и злых, тупых и умниц, красивых и уродов, толстых и худых. Она любит всех.

Жизнь мучает до последнего. До последнего жадно, хищно вцепляется, впивается в человека, не хочет отпускать. Жизнь — как надувшийся комар, как присосавшийся вампир, питающийся тёплым телом и кровью.

Потому что не будет тела — не будет и её, жизни. Не воображайте: жизнь борется не за вас, а за себя, любимую».

Алька перечитывает концовку и остается довольна. Дневник будет лежать на краю стола открытым. Это вам не слезливые пошлости: «В моей смерти прошу винить…»

Дневник сам за неё всё скажет.

— Ну и как? — один из парней выразительно указал взглядом на снятые с руки и положенные на стол часы с мигающими, издевательски прыгающими изумрудными циферками. — Время выходит, мастер, мы ждем.

Хозяин квартиры, низколобый Гризли — в его сторону смотрели четыре парня — покачивался, оседлав спинку кресла, о чём-то раздумывая.

— Вы проигрываете, мастер. Мы ждём, — напомнил ему тот же жёсткий, насмешливый голос. — Через пятнадцать минут амазонка должна доверчиво звонить в нашу дверь. Иначе… — парень, ухмыльнувшись по одной им известной причине, переглянулся с друзьями. Гризли тоже хорошо была понятна эта ухмылка, потому что он вдруг побледнел. Шут Гороховый мстительно заржал.

… Время от времени в размеренной, как ход напольных часов, жизни компании точно происходил сбой. Точно что-то чёрное, бес безумия вселялся в угловую квартиру на 10-м этаже. И тогда каблуки ни с того, ни с сего с размаху яростно пинали в огромный экран телевизора, на дорогой ковёр летели плевки, на зеркале царапались перочинными ножиками дикие, чудовищные слова-изрыгания.

Они, недоумевая, тоскуя, не в силах понять и справиться с собой, хулиганили, как подъездные дешевки — эти эрудированные парни, с иголочки одетые, умницы, судя по разговору. Нынче бес овладел ими с силой в десять, в сто раз больше обычного.

А внизу, как всегда, буднично бегала девушка. Взгляды пяти изнывающих парней, то и дело подходящих к окну — точно их сегодня туда магнитом тянуло — скрестились на ней, в конце концов.

И тогда из кухни была принесена коробка спичек. Высыпали пять штук. У одной спички торопливо, вздрагивающими пальцами, была отломлена серная головка…

Её и вытащил Гризли.

И он вдруг встал, чуть не бегом бросился в прихожую. Порылся в кармане пальто и вернулся со старым телеграфным бланком. Присев на подоконник, он изучил то, что было написано на бланке и, приподняв бровь, аккуратно подчистил ногтём штамп в левом верхнем углу. Потом вспрыгнул на подоконник, высунул руку в форточку как можно дальше, и очень осторожно выпустил бланк. Приложил к глазам трубу и пронаблюдал до конца за его падением — вечер был морозный, с небольшим, но всё усиливающимся ветерком. А дальше и смотреть не стал.

— Восемь минут, — объявил он оживлённо и возбуждённо потер озябшую красную руку. — Через восемь минут она будет здесь. Хорош морозец, градусов пятнадцать будет. — Он тотчас превратился во властного и уверенного хозяина дома, в Гризли.

Спустя некоторое время загрохотали дверцы лифта. В дверь неуверенно позвонили и притихли, вслушиваясь.

На пороге стояла низенького ростика румяная девочка, похожая на медвежонка. От неё вкусно пахло морозным воздухом. Увидев молодых, модно одетых парней, жадно её разглядывающих, она смутилась.

— Вот телеграмма, — пробормотала она, протягивая бланк. — Указана ваша квартира. Тяжело больна чья-то тётя… Заверено врачом… Наверно, почтальон нечаянно выронил…

— Ну, конечно! Ох уж, эти мне тяжелобольные мнительные тётушки! — подскочив, с готовностью подхватил Шут Гороховый. Он с шутовски преувеличенной осторожностью закрыл дверь за спиной девушки, повернул и спрятал в кармане ключ. — Уж эти мне почтальоны-растяпы! Маэстро, вы — гений, — подобострастно причмокивал он. — Девушка, раздевайтесь, проходите. Ведь мы с вами давно уже знакомы — заочно, визуально, так сказать… Да раздевайтесь же. Куртку сюда.

Девушка недоумённо щурилась, смешно вертела головой.

— Для начала потанцуем с вами, вы не возражаете? — Шут Гороховый ужом вертелся.

Она, отступая от него в середину комнаты, испуганно теребила пушистые варежки.

Четыре парня сидели полукругом у стола и с любопытством следили за развитием событий. Без умолку трещавший, извивающийся, возбуждённый Шут Гороховый не казался ей столь опасным, как те четверо, что сидели и молчали.

Когда девочка лезла в сугроб за телеграммой, отряхивала её, поднималась в зеркальном лифте на 10-й этаж, у компании не было какой-либо определённой цели. И когда она вошла, было только весёлое, насторожённое в ожидании любопытство котят, трогающих мягкими лапками пойманную мышь: что из этого можно придумать? Режиссёром должен был выступить Господин Экспромт.

В отличие от них, практичный Шут Гороховый имел свой план действий, подсказанный ему каким-то смутным, нечистым опытом прошлого. Он не мог быть не тупым и не примитивным, потому что был план Шута. Но всё-таки это был план, требующий к себе уважительного отношения и претворения в жизнь.

Почему Алька никогда раньше не задумывалась над тем, что с ней может произойти подобное? А ведь когда она себе жила-поживала, делала уроки или смотрела телевизор, или ругалась с энергичной мамой — сколько людей в это самое время попадали в такие вот ловушки? Почему никто — и Алька в том числе, и чуткая мама — не вскакивали, не кричали, не бежали, и не делали, хотя бы что-нибудь?! Где был в это время Бог?!

Всё переместилось так быстро, что звенело в ушах. Пришло возмездие. Сейчас другие ели, спали и смотрели в экраны телевизоров. Что из того, что вокруг — снизу, справа, слева — всюду были люди? Тонкие панельные стенки оказались мощнее, чем Китайская стена.

Чего они хотят от неё? Почему так странно смотрят? Долго молчат? Как глупо было бы попробовать разжалобить их: «Отпустите меня, я вам ничего не делала…»

…Негромко пела английская певица. Шут Гороховый танцевал с Алькой, крепко охватив её в кольцо худых рук. Его лицо касалось её лица, она отворачивалась от его молодого смрадного дыхания, беспомощно загребала руками, будто плыла.

В комнате было тихо, только слышалось смешанное тяжёлое дыхание, неуклюжее шарканье ног… Шут переусердствовал. Вырываясь, негибкая Алька подломилась в коленках и рухнула своими семьюдесятью килограммами, увлекая за собой Шута. А так как они в это время находились у приоткрытой балконной двери, то оба вывалились за порог.