Надежда Нелидова - Большая стирка [сборник]

Уж если устраивать газовый теракт — так в заводоуправлении, чтобы разогнать к чёртовой бабушке разбухший штат управленцев с их разбухшими зарплатами…

Он очень хотел меня развеселить и утешить. Согласна, юмор был на уровне мужицкой, пропахшей дешёвым табаком, солёным потом и солёным словцом курилки… Но кому от этого плохо?

Случай с прокисшим борщом муж конвертировал в смех и в завтрашнее представление в курилке. Он его уже предвкушал: типа, мужики тоже поржут.

А я конвертировала происшествие в маленький рассказ. А это гораздо лучше, чем как получилось у Киры Григорьевны.

Недавно перечитывала Чехова, рассказ «Беглец». И поймала себя на том, что читаю с интересом не только как художественное произведение. А ещё и как подробное документальное изложение, видение глазами очевидца, шестилетнего крестьянского парнишки.

Читаю и невольно провожу параллели между больничным мирком середины XIX века — и современным, начала второго тысячелетия. Разумеется, не в смысле оснащения диагностической аппаратурой и новейшими препаратами — а обыкновенного, рутинного устройства больничного быта.

Ну-с, приступаем.

«Он (Пашка — Авт.) часа два стоял в тёмных сенях и ждал, когда отопрут дверь. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло солёной рыбой, и вздремнул».

Знал бы Пашка, что через каких-нибудь полтораста лет появится такая волшебная штука как электронная запись. Правда, система пока хромает и выкидывает коленца, как тот смешной подпрыгивающий парень-воробей из «Беглеца».

То сайт загружается еле-еле, как неживой. Загрузится — окошко нужного врача не отвечает на клик. Откликнется — талонов уже нет. А если всё удаётся — вдруг в последнюю секунду зависнет сайт. Вот какая хитрая электронная очередь!

Поэтому, в надежде получить «живой» талончик, люди встают затемно, как Пашка с матерью. Тоже набиваются битком, и кое-кто тоже минутку ухитряется вздремнуть на чьей-нибудь китайской синтетической дублёнке. Только «сени» сегодня — это вестибюль, выложенный плиткой и завешанный просветительскими плакатами о гриппе, энцефалитных клещах и атеросклерозе.

«В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер. — Подходи записываться! — пробасил он. Все потянулись к окошечку».

А вот тут классик в самую точку. Научно-технический прогресс изменил медицину до неузнаваемости. Люди научились просвечивать организм невидимыми лучами, омолаживать стариков и пересаживать органы. Замораживать биоматериал и оживлять умерших через тысячу лет, оплодотворять женщин методом непорочного зачатия, продлевать жизнь почти в два раза… А родимые неистребимые, неприветливые малюсенькие окошечки — остались!

Лицо каждой больницы — регистратура. Так, по крайней мере, гордо извещает надпись на стене в вестибюле. Лицо моей ЦРБ, к которой я прикреплена, — это Великая Китайская стена. Мощная, в три кирпича, с грубо вырубленными окошками-бойницами. Видно, что к приходу больных здесь подготовились основательно, с пониманием опасности момента: как к нашествию монголо-татарских орд. Или саранчи.

Больные бесстыдно, как девки в немецком порно, оттопыривают зады, просительно и униженно, как собачки, укладывают подбородок на подоконник, засовывают в окошко головы. В такой позиции они видят не саму регистраторшу, а обтянутый белым халатом живот. С животом и разговаривают.

Дополнительно защищаясь от больных, окошки завесили кусками чёрной рентгеновской плёнки, раскачивающейся на сквозняке. И то правда: какой заразы со всего города и района, каких микробов, вирусов и прочей бяки на себе больные не натащат, прости Господи.

Следуя этой логике, терапевт должен принимать гриппующих пациентов через стеклянную стенку с дырочками. И в противоэпидемическом костюме- скафандре. Не говоря про провизора в аптеке. Про кондуктора в битком набитом автобусе.

Про учителей в школе вообще умолчим. Ведь эти вредные мелкие шмакодявки, вроде сопливого Пашки Галактионова — они же вечно чихают и кашляют. У Пашки вон вообще локоть гниёт: потенциальный переносчик опасной кожной заразы.

Но дальше читаем Чехова.

«— Подходи записываться! — пробасил он… У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч».

О как, по имени-отчеству… Это только разве в спецбольницах, где пользуют высокопоставленную братию. В обычной регистратуре не-е. В окошках сидят регистраторши-царевны Несмеяны. От мановения их чистого розовенького пальчика зависит судьба, здоровье, а может, и жизнь пациента.

По этой причине регистраторши полны собственной значимости. Не ходят — а неспешно плывут между стеллажей, как солистки ансамбля «Берёзка». Боятся расплескать её, значимость. Не понять туповатому чеховскому «фершалу», как это восхитительно: отказывать, когда человек умоляет, чуть не плачет:

— Ночь не спал, на работе отпросился, трясся на автобусе из деревни…

А то и по бездорожью маршировал своим ходом, как Пашка:

«Под дождём то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к сапогам липли жёлтые листья… пока не рассвело».

— Мужчина, вы русский язык понимаете? Талонов нет, не загораживайте. Следующий!

Когда-то регистраторши пришли сюда смущающимися славными сельскими девчатами — ну, не повезло, не нашли другой, лучше оплачиваемой работы…

«Через приёмную прошёл доктор в белом фартуке и подпоясанный полотенцем… Началась приёмка».

А вот тут шалишь! Это в середине позапрошлого года на приём к доктору милосердно принимали всех приползших, прискакавших, прихромавших.

Сегодня талонов всегда меньше, чем больных.

«Баба, не в гости пришла! — сказал сердито доктор. — Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут».

Вслух современный врач такое не скажет. Но про себя — и в более крепких выражениях — подумает на тему: «Вас тут много, а я один». Вместо положенных 36 пациентов он принимает 60. Штат специалистов укомплектован на сорок процентов. Половина врачей — пенсионеры.

«— Ну, показывай свой локоть.

Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, опять подавил».

Дальше он долго распекает дуру-бабу, что « сгноила парню руку »…

Как сегодня у нас. Полторы минуты врач осматривает пациента. Остальные восемнадцать минут, посапывая, молча и стремительно пишет что-то в медкарте. Больной уважительно следит за дешёвой шариковой ручкой. Он давно смирился, что врач заботится не о нём с его болячкой, а сугубо о себе самом.

В нём, во враче, говорит опыт предыдущих ошибок коллег и инстинкт самосохранения. Он заранее страхуется. Если, не дай Бог, больной помрёт — врач невозмутимо предъявит мелко, плотно, обстоятельно и исчерпывающе исписанные страницы — и никаких претензий к нему не будет. А выздоровеет или нет человек — дело десятое.