Надежда Нелидова - Большая стирка [сборник]

Добегут до первого почтового ящика и сунут драгоценное письмо в щель. И, убаюканные сладкими надеждами, крепко заснут… Им будет сниться печка, а может, радиатор центрального отопления. На радиаторе сидит министр здравоохранения Вероника Скворцова, свесив босые ноги, и читает письмо своим коллегам подчинённым…

Но это уже я незаметно соскочила на другой чеховский рассказ.

В редакцию пришло письмо за многими подписями. Письмо дышало гневом: поступок этих людей — преступление! Заражало уверенностью: об этом непременно должны узнать все! Настойчиво звало: приезжайте, убедитесь в достоверности фактов, опубликуйте!

Суть письма: молодые красивые мужчина и женщина, врачи, полюбили друг друга. Поженились. Родился прелестный ребенок — девочка. С дефектом — отсутствовала кисть правой руки. Родители отказались забирать ребенка из роддома.

Людская жизнь, людские судьбы — слишком хрупкая тема, для газеты — особенно. Не замечали: чем меньше мы знаем, тем увереннее судим? Если не знаем ровным счётом ничего, становимся особенно безапелляционными и несносными.

Сколько раз мы, журналисты, сами себя уполномочиваем судить и карать, пригвождать и оправдывать, бесцеремонно вламываясь в чужую жизнь. Размахиваем, точно сверкающим мечом Немезиды, шариковой ручкой и диктофоном: а вот он я, сейчас во всём разберусь, чужую беду руками разведу!

Но Бог судья и родителям, оставившим девочку, и вам — за ваши, и мне — за мои грехи.

В детской поликлинике нашим лечащим врачом была Инна Васильевна. Другая родительница так своего ребёнка не знает, как знала эта врач. Родители старались «пристроить» к ней детей и с других участков.

Дети выросли. Встречаясь с Инной Васильевной, мы здоровалась, та интересовалась, как её бывшие маленькие пациенты. А при очередной встрече доктор держала за руку девочку лет четырёх. На левой руке пушистая рукавичка, а правый рукав завязан снизу нарядным шнурком.

Неужели кто-то из её взрослых дочерей вышел замуж? Но тогда уместнее смотрелась бы коляска с грудничком. Одним словом, вы догадываетесь: педиатр удочерила ту самую девочку…

Порой можно услышать умильные отзывы о человеке: он такой добрый! Видеть не может брошенных животных, или когда на экране бьют человека. Сразу начинает рыдать и пить валерьянку.

Ну, тогда это не добрый, а добренький. Сентиментальный. Мы все сентиментальные. Мы все тут как тут, когда надо поохать-поахать над бродячим искалеченным котенком, сиротой в Доме ребенка, больным малышом, которому требуется операция. Не более того.

Да что сироты, мы не хотим давать жизнь своим собственным детям. Ограничиваемся одним. Оправдываемся, что жизнь непредсказуема, что мы слишком ответственны за судьбу будущего ребенка. Заглядываем на сто лет вперёд: а вдруг не сможем оплатить его учёбу в вузе, не осилим покупки машины и квартиры, поездок за границу? У всех есть, а у него нет.

Но это ложь перед самим собой. Потому что в глубине души отлично знаем: детям нужна только любовь. Ну, а будет ли он, когда вырастет, требовать от нас машину или сам пойдет её зарабатывать — это уже плоды нашего воспитания.

Муж Инны Васильевны от укуса клеща заболел вирусным энцефалитом и умер ровно за неделю до рождения их третьей девочки. Старшей шел третий годик, средней исполнился год. И сразу будто очутилась с маленькими детьми на четырёх пронизывающих ветрах.

А жить дальше надо. Выглядеть сильной хотя бы в вопрошающих глазах малышек. Осталось бабье царство: царство домовитости, небогатого уюта, наполненное извечной женской жаждой самоотдачи: о ком-то заботиться, кого-то утешать, кормить, купать.

— Мама, давай заведём кошечку или собачку!

В доме появилась собака. Чуть подросли:

— А вот бы купить обезьянку!

Ещё подросли:

— Нет, лучше ребёночка. Мама, давай заведём ребёночка.

И в самом деле — если нашлись деньги и время для собаки — которая, поверьте, занимает того и другого немало — почему бы на белом свете не сделать счастливее одного маленького человечка?

— Наверно, это у нас семейное, — обронила в разговоре Инна Васильевна.

— Многодетная семья? — догадалась я.

— Наоборот. Нас было двое. Сестра младше меня на шесть лет — в детских масштабах это пропасть. Разные игры, увлечения, разные подружки. В сущности, всё детство я остро ощущала одиночество. Потом, мы же тогда воспитывались на книжках о сиротках, подкидышах, беспризорных детях.

Представьте, и у сестры такой же бзик. В садике, куда ходили её дети, в группе были совершенно запущенные братишка с сестрёнкой, близняшки. Грязненькие, полуголодные, башмаки вечно сырые и просят каши. Мама и папа пьют.

Сначала она брала их на ночь, на две, обстирывала, кормила, читала сказки. Потом держала у себя месяцами. Потом, когда замаячила перспектива лишения родительских прав неблагонадежных родителей, они вроде одумались, стали больше уделять внимания детям.

Заявление самой Инны Васильевны на усыновление пролежало в отделе охраны детства десять лет.

— Если бы государство вкладывало такие же деньги в приёмные, опекунские семьи, в нашей стране давно не было бы ни домов ребенка, ни детских домов, — уверена Инна Васильевна. — Сколько было выдумано мыслимых и немыслимых, порой совершенно нелепых препон. Нынче требования к усыновителям смягчены. А тогда мне в главную вину вменялась моя неполная семья.

Когда Инна Васильевна впервые услышала о брошенной девочке, она сразу подумала, что Алла (так назвали её врачи в честь родной бабушки) станет её дочуркой.

Но членом их семьи Алла стала лишь через два года. Сначала в отделе охраны детства надеялись, что молодая мама одумается. Говорят, она горько, отчаянно плакала, уходя, почти убегая из роддома. Но под нажимом домашних, особенно деда-психиатра со стажем (он подозревал, что у новорождённой могут быть психические отклонения), дочь подписала отказ.

Тем не менее, Аллу еще держали в соматике некоторое время. Огромная, неоценимая заслуга врачей, сестёр, нянечек этого отделения, что девочка не росла, как в таких случаях бывает, бледным больничным заморышем.

Для неё приносили из дома в кастрюльках что-нибудь вкусненькое, домашнее. Специально прибегали до смены, чтобы успеть погулять с малышкой в больничном садике. Играли с ней, вязали тёплые вещи, покупали нарядные костюмчики и платьица.

Это звучит невероятно, но девочка, росшая в казённых стенах, купалась в любви. Хотя глазки, говорят, у неё оставались всегда серьёзными, как будто она чувствовала, что её бросили. Ну, почему «будто»? Чувствовала, как чувствуют и понимают это все оставленные дети с самого рождения.

Только через полтора года, когда Алла жила уже в Доме ребенка, родители оформили отказ. О том, что опасения дедушки-психиатра могут сбыться, Инна Васильевна думала меньше всего. Та же незыблемая, спокойная уверенность: всё будет хорошо.