Надежда Нелидова - Обратная сторона тарелки [сборник]

— Вы проехайте по району! Проехайте, проехайте! Скорее пасущихся кенгуру увидите, чем стадо коров. Пора их в районную Красную Книгу заносить! — тут он делал эффектную паузу. — Но тогда встаёт закономерный вопрос: что вы пьёте?!

Один гражданин в дублёнке, выбираясь из мини-толпы, проворчал:

— Ещё неизвестно, что у тебя самого в этих бутылках. Кто тебя контролирует?

Ухоженная дама в скользкой котиковой шубке сказала:

— И у вас молоко коровой пахнет. Если бы женщина продавала — ещё подумала бы: купить — не купить. А тут мужчина… Фу! Небось, и рук не моете. Ну-ка покажите ногти, небось под ними грязь? Вы бы хоть жену поставили торговать.

— Да нету её, жены! — горько крикнул мужик. — Сбежала! Вашей лёгкой городской жизни захотела! Чтобы в пять утра не вставать, корову не доить. И других желающих нету. Вот ты за меня замуж пойдёшь, в деревню поедешь?!

Дама бочком-бочком выбралась из толпы и возмущённо зацокала прочь.

— А я эти руки, — он совал скрюченные ладошки Янке, — я их десять раз мою! Порошком драю, щёткой!

И тут Янка узнала деревенского продавца — и прыгнула за чужие спины.

Лев Толстой писал, что совершал поступки, при воспоминании о которых потом подпрыгивал от стыда. Янка, перебирая подробности того дня, тоже готова была подпрыгнуть. Хваталась за голову, гримасничала, стонала, ахала, мычала, шипела и издавала прочие звуки.

За первый год работы она накопила (плюс мама подбросила) деньги на дорогую кожаную сумочку. Ибо известно: человека встречают по одёжке, а корреспондента по наличию трёх солидных брендовых аксессуаров. Сумки, наручных часов и пишущей ручки.

С утра было запланировано задание, а потом водитель подбросит её в бутик. Там она присмотрела сумочку: женственную и деловую одновременно. Много карманов и кармашков: тут тебе и косметичка, и визитница, и встроенное зеркальце, и отделение для бумаг формата А4.

Деньги, сорок тысяч крупными купюрами, уложила во внутренний карман плаща. Карман пристрочила накануне вечером, заколола булавкой.

Утром, по привычке бросив свой плащ в отделе сельского хозяйства, смерчиком пролетела по соседним кабинетам. Заскочила в приёмную, утрясла детали по предстоящему заданию. Где-то глотнула чаю, где-то листнула свежий журнал. Где-то курила и трепалась, где-то советовалась насчёт предстоящей покупки.

Вернулась, натянула плащ… Карман был пуст! Даже булавки не было! Разиня, растяпа, размазня!

— Мамочки!! — благим матом взвыла Янка. Через минуту о Янкином несчастье знала вся редакция. Кто? Свои — исключено. Тогда кто?! Колесо внутреннего расследования завертелось с бешеной скоростью.

Был ли кто из посторонних? Был: заведующая отделом беседовала по фермерским делам с посетителем, маленьким деревенским мужчинкой. Подозрительный: одет в потёртое пальтецо, глаза бегают, красные от холода руки подрагивают. Даже на перчатки денег нет.

Мужчина знакомый? В первый раз видели. Оставался ли в кабинете один (наедине с Янкиным плащом)? Да: редакторша на минутку выходила отсканировать письмо. Где он? Вот только ушёл, ещё не должен далеко уйти от редакции.

Заведующая сельхозотделом — очень отзывчивая женщина, принимает чужие несчастья близко к сердцу — не накинув пальто, выскочила следом. Нагнала мужчинку, ухватила за рукав, насильно притащила его, упирающегося, красного, усадила на стул. Рядом сидела не менее красная и мучащаяся Янка, не смея взглянуть и страдая за вора.

Он что-то жалко бормотал, оправдывался, потел. Что-то в нём было жалкое, подозрительное, просматривался некий диссонанс. Лицо бледное, с втянутыми щеками, унылое как у пианиста — а пальцы узловатые, скрюченные, с широкими плоскими ногтями. Пальто длинное, интеллигентное — а дух от него деревенский, кислый, смесь дымка с навозом.

Янка, хватаясь за пылающие щёки, в отчаянии повторяла: «Ах, не знаю, ничего не знаю! Но у меня были деньги, и они исчезли».

С минуты на минуту ждали полицию. В дверь заглядывали сотрудники, рассматривали преступника. Янка в который раз демонстрировала: вот плащ, вот она его надела и обнаружила…

— А-а-а!

В кармане туго хрустнула живая — невредимая пачечка денег! И даже булавка сидела на месте! Янка сидела, вытаращившись, ничего не соображая. Только растерянно повторяла:

— Ничего не понимаю. Их не было, правда, не было!

Да все видели, что не было: она желающим показывала пустой карман. Его ощупывали, растягивали, заглядывали в него, нюхали, даже зачем-то дули внутрь…

Редакторша резко выдернула плащ у Янки, вывернула наизнанку. Молча, деловито растянула всем на обозрение. Крепко встряхнула — и выразительно, уничтожающе взглянула на Янку… Все увидели… второй внутренний карман, только пришитый с левой стороны.

Янка, в предвкушении новенькой сумки, присобачила его ещё осенью — и совершенно о нём забыла! И вчера пришила прочный карман с другой стороны. У неё оказалось два симметрично пришитых одинаковых кармана!

Как побитая собачонка, она сунулась к мужчине. Бормотала, извинялась, не глядя в глаза. Предлагала — о ужас, в этот миг она и готова была подпрыгивать — тысячные купюры. Совала (скотина!) бутылку коньяка из своего стола, припасённого для обмыва сумки, чтобы дольше носилась…

Мужчинка сморщился от страдания, от перенесённого унижения, от брезгливости, от животного отвращения к Янке с её погаными деньгами и коньяком — и быстро ушёл, почти бежал. Вряд ли когда-нибудь ещё он обратился не только в их редакцию — а вообще в СМИ, какие существуют на свете. Будет обегать их, как зачумлённые, на пушечный выстрел.

Голубоволосый ответственный секретарь потрясал над Янкиной пушистой повинной головой кулаками, топал ногами. Патетически, гневно восклицал:

— Позор! Срам! Мы — центр пропаганды и идеологии… Незапятнанная, добытая десятилетиями самоотверженного труда репутация! Легендарное советское прошлое! Полувековая история! Барахольщица, тряпошница, журнашлюшка! Из-за вонючей шмотки унизить, оболгать, растоптать человека — вот оно, ваше новое циничное поколение! Будьте вы прокляты!

Он был великолепен, актёром бы ему в театре работать. А Янку в редакции долго называли «наш Гудини» и просили изобразить фокус.

— Я их в трёх водах! — продавец всё совал руки желающим. Толпа рассосалась, осталась одна Янка. Фу, не узнал.

— Беру! — сказала она и шире растопырила пакет. — И молоко, и творог, и масло. И знаете что? Устройте мне экскурсию в деревню, а? Я давно хочу в деревню перебраться, домик присматриваю. Свои овощи, молочко…

Она врала, смело и честно смотрела в чужие глаза. Отличный материал для газеты получится.

В субботу Янка помогала грузиться Геннадию (его имя было указано в бейджике). Половина молочки снова не распродалась. Гена с укором вздыхал: