Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

– Как ты говорил, с которой Кеннеди-то?.. – спрашивает Володя.

– «Каркано», – отвечает Митя. – С «Каркано» его торкнули.

И Володя замолкает, лежа на расстеленном спальнике, поставив кружку с чаем на живот, свесив руку с сигаретой. Глядя в потолок и представляя себе, как он на скорости делает изящный поворот в конце склона, снег летит из-под лыж, и сам он весь в снегу, снег запорошил его суконную коричневую куртку, штаны. А за плечами у него итальянская винтовка «Каркано» 1891 года под патрон 6,5×52, мощный патрон небольшого калибра с длинной круглоносой пулей.

Оседают дрова в железной печке, в избушке жарко и влажно от развешенной на просушку одежды.

– «Каркано» – говно, – говорит Юрчик, хрустя сухарями. – Лучше уж «Арисаку» тогда.

И все трое тут же скатываются со склонов, делают крутые виражи, перед тем как остановиться и, вынув из чехла бинокль, замереть, сканируя фантастически красивый пейзаж. Мельчайшая снежная пыль еще долго взблескивает, плавая в плотном морозном воздухе, неподвижно и пышно стоят кедры. А за плечами у всех японские «Арисаки» того же калибра, под патрон 6,5х50SR с такой же длинной старомодной пулей.

Разницы между этими винтовками почти никакой – и та и другая одинаково длинные, изящные, красивые, как было красиво оружие массового производства на излете девятнадцатого века – в начале двадцатого, и безнадежно устаревшие. Но Юрчику больше нравится ложе с полупистолетной рукояткой, а Володе – прямое, английское. Поэтому Юрчик за «Арисаку», а Володя Двоеруков за «Каркано».

Одна создана для действий в условиях горной местности, в Альпах. Альпы – это красиво, это, наверное, похоже на здешние пейзажи. К тому же Ли Харви Освальд именно из нее шлепнул американского президента. История, как ни крути. Другая украшена клеймом в виде императорской хризантемы, пропитана самурайским духом и восточной экзотикой. Ее хвалил изобретатель первого в мире автомата, русский оружейник Федоров.

Все это не спеша проговаривается, представляется, сравнивается. Сегодня разговор идет о небольших калибрах, мощных патронах и длинных стволах.

Может быть, это покажется кому-то не очень интересной темой. Тут надо объяснить.

На самом деле речь о том, что ты долго медитативно двигаешь лыжами и на остановках трешь побелевшие щеки и нос варежками. Слушаешь шум бегущей подо льдом воды, тыкаешь перед собой кайком [11] Каёк – палка для ходьбы на лыжах. , чтобы не угодить в занесенную снегом промоину. Ты целый день ощупываешь взглядом склоны справа и слева, прищуриваешься дальше в заросшие лога, проточенные ручьями, и видишь за короткий зимний день очень много деревьев, звериных следов и неровностей горного рельефа.

Ты шевелишь лыжами, разглядываешь картинки природы справа и слева, дышишь полной грудью целый день – и все это разжигает здоровые желания. Если ты вместе с другими мужчинами кордона Аспак не охвачен очередной страстью и не думаешь конкретно о верховьях Баян-суу, лисах или тяжелых ножах, то желания самые простые и понятные. Ты хочешь дорогих сигарет и женщин, хочешь хороших собак и лошадей, хочешь вкусно есть и пить, хочешь новые вещи, которыми можно любоваться и пользоваться.

Иногда просто смутно хочешь чего-то импортного, изящного, гладкого, приятного на ощупь и в данный момент недоступного.

Возможно, это тойотовский «лендкрузер». Или высокая иностранка в нейлоновых чулках. Но они как-то трудно вклеиваются в выбранный для жизни пейзаж.

Один склон долины зарос чернолесьем – темный, северный. Другой – южный, с полянами, освещенный солнцем. Посередине белая река с росчерками волчьих следов и ты на ней со своим вожделением.

Вечером ты прячешься в очередную избушку или в освещенный, вытаявший до земли круг возле костра из толстых бревен, расслабляешься, отдыхаешь, пьешь чай и хочешь поговорить о том, что тебя распаляло целый день. И ты понимаешь, что самым подходящим объектом желания в горной тайге является хорошая винтовка.

Молчит Володя, которому за сорок, молчат молодые Юрчик и Митя, мечтают, хотят.

Им бы сюда иллюстрированный цветной каталог. Они могли бы сладострастно слюнявить страницы и скользить взглядом по смачному изгибу защитной скобы спускового крючка семидесятой модели винчестера, дивиться мощному стволу американского «Барретта» с ребрами жесткости.

Юрчик уже написал брату, чтоб тот поискал хороший каталог, но пока они не знают о сотнях замечательных современных моделей и довольствуются древним справочником А. Б. Жука по стрелковому оружию (в нем не хватает половины страниц) и статьями в потрепанных номерах журнала «Охота и охотничье хозяйство».

Они в заповеднике, где все находится под охраной. Здесь спокойно.

Мечты о хороших винтовках не обессиливают, не заставляют суетиться по жизни, страдать, чувствовать себя обделенными. Мечты о хороших винтовках – это приятно, это удел благополучных, успешных людей.

Нож, скрипка или винтовка – вещи, форма которых была доведена до предела эстетического совершенства и уже сто лет как морально устарела.

Сочетание простого, понятного дерева и потустороннего, властного, чуждого человеку металла волнует, стоит только придать этим материалам простую и ясную, выверенную временем форму. Сталь на древке или рукояти, стальные жилы, натянутые на деревянную гулкую деку, – это радость и красота, это приятно глазу.

У винтовочного ложа не самое теплое дерево, это не сосна и не ель, это прохладная береза, бук или орех. А холодный блеск стали, наоборот, скрыт воронением, прожарен в кипящем масле.

Но потроха у винтовки блестящие, масляные. Нет, только всмотрись в названия, вслушайся: продольно скользящий затвор, шептало, стебель затвора – это же чудесно, это все посверкивает, напряженно лоснится, в этом во всем куча возбуждения, это все с любовью смазано лубрикантом. Это хочется потрогать.

Отведи назад затвор, вынь вовсе и загляни в ствол, подняв его к свету, – изнанка ствола завораживает! Тут уже никакого воронения, никакой ложной скромности, тут светлое зеркало полированной стали, холодный хрусталь и звон бокалов. Тут длинный сверкающий тоннель, спираль нарезей уводит тебя по нему дальше и дальше, и сквозь дульное отверстие взгляд вырывается на свободу со сверхзвуковой скоростью, совершая не одну тысячу оборотов в секунду.

А вщелкивание в магазин патронов, изостренных блистательной медью! Медь скрывает свинцовую тяжесть пули, или если пули хромированы, то она краснеет на донцах гильз кружком капсюля.

Медь настолько же теплее стали, насколько сосна теплее дуба или клена. Она пластична, она тянется, в ней есть достоинство, которое видно в монетах и наградах. Она не ржавеет, а покрывается благородной зеленой патиной. Так что толика античной меди, хотя бы и не чистой, хотя бы и в составе сплава, очень хороша здесь, очень к месту.