Вольфганг Кеппен - Записки Якова Литтнера из подземелья

Во тьме ненастных дней появился лучик света. Ангел явился в наше гетто.

Я все еще лежал больной и был занят двумя вещами: мышами и мыслями о смерти. И тут открылась дверь и в нашу лачугу вошла Криста. Я думал, это бред. Но это и в самом деле была она. Криста, мой деловой партнер в другой жизни, в том невероятном времени, когда я жил как человек в Мюнхене и у меня был филателистический магазин в центре, на Стахусе.

В последнее время, когда вестей от меня совсем не стало, Криста впала в чрезвычайное беспокойство. У нее появилось чувство, что она должна мне помочь, и, поскольку она не могла сделать это из Баварии, в ней все больше крепло решение навестить меня в Польше. Она приехала не с пустыми руками. Она привезла белье и одежду, привезла продукты и некоторые ценные вещи. Любому другому препятствия на пути из Мюнхена в польское гетто показались бы непреодолимыми. Криста с присущим ей упорством смогла пробиться через все преграды, и ничто ее не испугало. Ей пришлось долго искать тот путь, по которому можно было до меня добраться. Один из ее знакомых был чиновником немецкой администрации в Радоме. Когда этот чиновник приехал в Мюнхен, Криста доверилась ему, рассказала о моей судьбе и спросила под конец, что бы он стал делать в таком случае, чтобы спасти человека. Ответ был дан тут же, и ответ, удивительный для чиновника национал-социалистического государства: «Разумеется, помогать!» Тогда Криста и ее знакомый договорились сделать все, что только возможно. Криста получила разрешение на поездку в Варшаву. Она доехала до Варшавы. Условия передвижения гражданских лиц в это время были настолько сложными, что добраться от Варшавы до Тернополя оказалось почти невозможно. И все же ценой неимоверных усилий Кристе удалось это сделать! Она ехала в битком набитых, промерзших поездах, которые часто часами стояли в снегах. В Тернополе выяснилось, что поезда до Збаража больше не ходят. Всего лишь двадцать девять километров разделяли нас, но они казались непреодолимым расстоянием. С трудом Криста нашла ночлег у вокзала. Ее терзала мысль, что после всех усилий и опасностей ей придется повернуть назад, так ничего и не добившись. На следующий день она снова поспешила на вокзал. Она встретила там двух солдат, которым тоже нужно было в Збараж. Наконец им удалось раздобыть локомотив, и они взяли Кристу с собой. Это была отчаянная поездка. На одиноком локомотиве, поднимавшем облако снега, она добралась до нас. Она совершенно закоченела.

Криста уже отогрелась. Но теперь она поражена убожеством нашего жилища, недостойного быть человеческим домом. Она сидит у моей постели, и мы оба плачем. Как далеки от меня Мюнхен и филателистический магазин на Стахусе. Но нам есть чем гордиться. Мужество и верность одной женщины разрушают все нагромождения лжи о расовой ненависти.

Это были три счастливых, три волнующих дня, и все было просто замечательно. Ночевать Криста устроилась за пределами гетто, а самое главное, в это время не было «акций». Дни она просиживала у меня, давала выпить привезенного ею вермута, и рассказам не было конца. Потрясенная нашей судьбой, она пообещала помогать, прежде всего деньгами. Она надеялась, что через своего знакомого в Радоме сможет это устроить. Если нам суждено остаться в живых, то благодарить за это мы должны Кристу, ее самоотверженность и ее мужество. Я с большим беспокойством смотрел, как она уходит и вновь отправляется в опасный путь. В деревенских санях ее повезли в Тернополь. В Варшаве самая тяжелая часть ее пути закончится.

Митек, за которым Янина ухаживает самоотверженно (но не все в ее силах), никак не может оправиться от тифа, а потому не может взяться за тяжелую работу, которая могла бы защитить его от «акций». Он сидел у нас, все больше и больше мрачнея, и наконец сообщил о своем решении вступить в еврейскую полицию. Он собрал из своего имущества все, что хоть как-то можно было использовать, чтобы купить эту проклятую должность, которая, возможно, спасет ему жизнь. Его решение причиняет нам боль. Но как мы можем удержать его от этого? У него нет другого выхода.

Кружным путем, через Радом и одну нееврейскую семью в Збараже, нам пришло первое письмо от Кристы. В Варшаве она увидела зверские расправы в гетто. Всю дорогу она не могла удержаться от слез. До Мюнхена она добралась уже совершенно больная. Она посылает деньги и посылку. Для нас сверкнул луч надежды! Моя воля к жизни чуть-чуть окрепла, потому что Криста нам помогает.

Сегодня в пять утра меня разбудила беспорядочная стрельба. Я вскочил и осторожно выглянул из окна. Люди в форме преследовали в утренних сумерках других людей, на которых формы не было. Преследователи стреляли по ним из револьверов. Как-то давно я охотником участвовал в облаве. Я тогда поклялся никогда больше этого не делать — уж больно жалко было бедных зверей. Увиденное напомнило мне о тех событиях, но в этот раз загонщики преследовали людей. Я тут же разбудил соседей, которые, несмотря на стрельбу, еще крепко спали. Началась паника. Мы не успевали одеться. Прямо перед нашим домом раздался ужасный крик. Схватив одежду в охапку, мы юркнули сквозь лаз в подпол. В суматохе я потерял ботинки и стоял теперь босой на влажной, холодной земле. Мы дрожали и не осмеливались даже пошевелиться. Наверху бродила смерть. Стрельба, похоже, не унималась. В любой момент облава могла ворваться в нашу комнату. Отовсюду слышались резкие крики, хватавшие за сердце, как ледяные пальцы. Горло у нас пересохло, пульс стучал в висках, на лбу выступил холодный пот — это был настоящий страх смерти. Мы были уверены, что на этот раз нам придет конец. Но вдруг кошмар рассеялся. Ангел смерти пролетел мимо, облава обошла нас стороной, крики и револьверный лай постепенно затихли вдали.

Когда наступил день, Митек решился выйти из укрытия. Янина умоляла его остаться. Но он считал, что ему нужно явиться в еврейский совет. Он вылез, передал нам воды, хлеба и мои ботинки, еще раз замаскировал вход в подпол и ушел. А мы ждали в темной норе. Какое-то предчувствие мешало нам вылезти на свет. Через час Митек вернулся и крикнул нам, чтобы мы сидели очень тихо, идет большая «акция». До сих пор взяли девятьсот евреев. В том числе и его невесту. Страх наш снова усилился.

Около полудня Митек пришел снова. Он был в отчаянии. Дело дрянь, сказал он, но ему нужно выручить невесту. Во время прежних «акций» полицейские, если они были усердны и смогли отличиться, получали право освободить одного человека из своих. Надо было пойти к одному из тех, кто руководил «акцией», к эсэсовским патрулям, и сказать: «Я хорошо поработал!» Коханек, один из самых рьяных в еврейской полиции, освободил таким образом своих родителей, но за это ему пришлось привести двадцать других евреев. Он хотел освободить и сестру, но ему не удалось поймать еще двадцать человек.