Дженни Даунхэм - Пока я жива [litres]

Под нашим холодильником все время собирается лужа вонючей воды. Каждое утро папа вытирает ее антисептическими чистящими салфетками. К вечеру лужа возвращается. От сырости половицы покоробились. Как-то ночью, мучаясь бессонницей, я вышла на кухню, зажгла свет и заметила, как под холодильник юркнули три таракана. Назавтра папа купил клеевые ловушки и положил в них для приманки кусочки банана. Правда, мы так и не поймали ни одного таракана. Папа утверждает, что мне померещилось.

Даже в детстве я видела знаки — то бабочки заберутся в банку с вареньем и там засохнут, то Кэлова крольчиха сожрет своих крольчат.

В моей школе училась девочка, которая свалилась с пони и разбилась. Потом мальчишка из фруктовой лавки попал под такси. У моего дяди Билла нашли опухоль мозга. На его похоронах все бутерброды съежились по краям. А я потом долго не могла отскрести с подошв ботинок кладбищенскую землю.

Когда я обнаружила у себя на спине синяки, папа отвез меня к врачу. Тот заявил, что я не должна так утомляться. Он много что говорил. По ночам деревья стучали мне в окно, как будто пытались забраться в дом. Меня окружили. Я это знаю.

Приезжает папа. Он приседает на корточки возле моего стула, берет меня за подбородок и заставляет посмотреть ему в глаза. Никогда раньше я не видела его таким грустным.

— Ты в порядке?

Он имеет в виду с медицинской точки зрения, и я киваю. Я не рассказываю о пауках, живущих на подоконнике.

Папа выпрямляется и бросает взгляд на сидящую за столом Ширли:

— Моя дочь нездорова.

— Она сказала.

— И вам все равно? Неужели вы настолько равнодушны?

Ширли вздыхает:

— Вашу дочь поймали на том, что она прятала товары, собираясь сбежать из магазина, не заплатив.

— А откуда вы знаете, что она не собиралась платить?

— Товары были у нее в карманах.

— Но она же не ушла.

— Намерение украсть — тоже преступление. На первый раз мы можем ограничиться предупреждением. Ваша дочь раньше не попадалась, и я могу не звонить в полицию и передать ее под вашу ответственность. Но при этом я должна быть уверена, что вы сделаете из случившегося самые серьезные выводы.

Папа смотрит на Ширли, как будто услышал невероятно трудный вопрос и задумался над ответом.

— Да, — наконец соглашается он. — Я обещаю. — Папа помогает мне подняться.

Ширли тоже встает:

— Значит, мы договорились?

Папа смущен:

— Извините, но, наверно, я должен вам заплатить?

— Заплатить?

— За вещи, которые она взяла.

— Нет, что вы.

— Значит, я могу забрать ее домой?

— Но вы объясните дочери, что так поступать нельзя?

Папа поворачивается ко мне. Он говорит медленно, словно обращается к слабоумной:

— Тесса, надень куртку. На улице холодно.

Едва мы подъезжаем к дому, как папа почти силой вытаскивает меня из машины, тащит за собой в дом и толкает в гостиную.

— Сядь, — приказывает он. — Быстро.

Я опускаюсь на диван, он садится напротив меня в кресло. Похоже, дорога домой довела его до белого каления. Папа запыхался, глаза безумные, как будто он неделями не спал и способен на все.

— Тесса, что ты вытворяешь, черт побери?

— Ничего.

— По-твоему, кража в магазине — это ничего? Ты целый день где-то пропадала, не сказала, куда идешь, даже записки не оставила, и считаешь, что так и надо?

Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страницы, загибаю и разгибаю треугольником, выжидая, что будет дальше.

Наконец папа говорит — очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли.

— В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, — произносит он. — В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.

Я издаю дребезжащий смешок — кажется, будто где-то разбили стекло, — и ошарашенно замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.

Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь — какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.

Наконец папа произносит:

— Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?

Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.

На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу.

— Она точно пошевелилась, — говорю я Кэлу.

Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть.

— Черви, — сообщает он. — Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность — там прохладнее.

— Откуда ты знаешь?

Он пожимает плечами:

— Интернет.

Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву — они корчатся, ослепленные солнцем.

— Видишь? — замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. — Труп — это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. — Он бросает на меня задумчивый взгляд. — Но с тобой такого не случится.

— Правда?

— Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом.

— А что будет со мной?

Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл — великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит:

— Я выясню и расскажу тебе.

Кэл идет в сарай за лопатой.

— Посторожи птичку, — просит он.

Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна — черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются в траве, ищут птицу, друг друга.

Лужайку пересекает Адам.

— Привет, — произносит он. — Как дела?

Я выпрямляюсь в шезлонге:

— Ты перелез через забор?

Адам качает головой:

— Он сломан внизу.

На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной.

— Вот, — говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы.

— Это мне?