Владимир Данилушкин - Дача ложных показаний

По этому поводу все впали в недоумение, которое было развеяно уже упомянутым мужем Татьяны — Михалычем, в свое время защитившим кандидатскую диссертацию о творчестве писателя из ГДР, уже после слияния этой страны с ФРГ.

Шахматиста уговорили заполнить листок с тестом, и он, благодаря своим ответам, оказался типичной женщиной — изящной, тонкой, с богатой истерической интуицией. И это было последней каплей коллективного негодования тестирующихся, возмущенных бестолковостью составителя тестов, переходящей в шарлатанство.

Выпили на посошок и куртуазно разошлись с реверансами. Татьяна принялась мыть посуду, но результаты теста не давали покоя, и вдруг на нее нашло. Какие-то внутренние тормоза со скрипом разжались, мотор взревел…

Она зашла в свою совмещенную ванную комнату и решилась наконец-то разобраться с неисправным краном. От непрерывного, в течение пяти лет, подтекания он покрылся рубиновыми кристаллами и потерял строгую форму.

— Крантик ты мой, — шепнула она, взяла отвертку, засунула в трубу и стала без надежды на хороший исход дела шуровать ею. Интуиция, отточенная на тестах, подсказала ей, что вот-вот должно произойти нечто ужасное, но окончиться благополучно. Выпала головка вентиля, и вода горячим горизонтальным фонтаном хлестнула в стенку.

— Миш-ша, — позвала она мужа, — беги в подвал и перекрой вентиль подачи горячей воды. Черт, там же резьба сорвана. Ладно, ты тут держи, а я сама сполкаю.

— Что держать, Тата? — и только тут доцент заметил хлещущую воду. — Мыться, что ли, собралась? Попал я на именины!

Татьяна, махнула газовым ключом, устремилась по лестнице. Ей вспомнилось резюме теста о самой себе: ни баба, ни мужик… Эх! Ей почему-то больше всего на свете хотелось доказать себе самой и окружающим, что она не хуже Софьи и достойна называться мужчиной.

Вентиль в подвале и впрямь был с сорванной резьбой, и перекрыть его даже тяжеленным разводным ключом не удалось. Вернувшись в квартиру, она нашла ее основательно подтопленной. С лихорадочными стенаниями муж собирал с пола воду тряпкой в ведро, в котором у нее так некстати хранилось со стакан стирального порошка с ненормируемым пенообразованием. Стиральная пена заполнила собой ванну и высилась до потолка. Горячая струя разбивала белую искрящуюся гору, и та нарастала.

С помощью полотенец Татьяне удалось не то чтобы ослабить напор кипятка, но как бы упорядочить его. В конце концов, внизу тоже люди живут.

— Звони в аварийку, Миша! — крикнула она мужу, который уже погрузился в решение очередной шахматной задачи.

— Какую аварийку? А где у нас справочник? — отыскав залистанную до дыр телефонную книгу, он никак не мог найти в нем аварийную службу, догадался позвонить в справочную, но там было упорно занято. Татьяна помнила номер. Дозвонившись до слесарей, отец семейства разинул рот от изумления и через несколько секунд вскричал с ужасом:

— Таня, ты поговори с ними! Они какие-то вопросы задают. Я их понять не могу.

Бросив свои полотенца, Татьяна взяла мокрыми, распаренными до прачечной белизны руками трубку телефона. Спустя каких-нибудь два часа, слесаря, перекрыв магистраль, заменили кран, Татьяна вымыла посуду и устало забралась под одеяло. Но уснуть ей никак не удавалось. Неуемная энергия требовала выхода. Она накинула халат и ушла на кухню разгадывать очередной тест.

Заполнив все, что следовало заполнить, открыжив нужное и, поставив в необходимых местах крестики, она вдруг прочла в завершающей графе: «Остынь, козел! Вот завелся, кобелино!» Но не рассердилась. И не рассмеялась. Только душно покраснела с головы до ног. Дело в том, что все-таки она на самом деле спала. Утомилась, бедолажка. Тяжелый был день, хотя и праздничный.

Ничего, завтра на работе отдохнет. Правда, какой-то донор за ней приухлестнул, она ему завтра даст дрозда. За все отомстит кровавой местью — булавочным уколом. Чтобы не приставал к мужикам!

Что ни говори, Магадан — город особый. Кто только не топтал шестиграннички его тротуаров, не месил жидкий асфальт! Идешь по улице, гордость под ложечкой сосет. Здесь известный на весь свет ссыльный тенор жил, здесь академик-долгожитель, здесь историк, который всю Чукотку пешком обошел, здесь диссидент, он в Италии погиб при невыясненных обстоятельствах, здесь поэт-китобой, в Нью-Йорке в редакции заработал американскую пенсию и вернулся в Ригу, издал книжку, да и умер. В этой школе учились вице-премьер и космонавт, в этой — чемпионка по лыжам, в книгу Гиннеса занесена, а в этой — молодой человек, во время путча погибший под танком. Последний герой, если по-настоящему, это не тот, кто на тропическом острове выпендривается, это магаданский мальчишка, выросший в зимнем краю, приехавший в Москву делать карьеру и угодивший в историю — последний Герой Советского Союза. Или первый Герой России? Уж не помню. История начинает забываться и порастать легендами, почти не раня прототипов, и это замечательно. Тогда с ней пора работать писателю.

Питер — почти как Магадан. Путешествие из одного города в другой напоминает прыжок в ширину, вернее, в широту, географическую. Кстати, на той же примерно параллели находится и город Хельсинки, там бы побывать! А по меридиану на юге — знаменитые Соломоновы острова, там знатоки прогнозировали извержение вулкана, последствие которого — смещение земной оси и конец света. Не сбылся прогноз, да какие наши годы!

Принято считать, что Магадан ближе всего по духу к Санкт-Петербургу. Вот и во время квартирного обмена дома с эркерами с чьей-то легкой руки называют «ленинградской планировкой», наряду со «сталинской» и «хрущевской». Иной раз замечтаешься, и в памяти завертится чисто питерская песенка: «Чижик-пыжик, где ты был?» (И люстре Чижевского смирял свой пыл! Дружил с министрами, хлебал канистрами)…

И еще есть в Магадане комитет детей блокадного Ленинграда, со многими Михалыч дружбу водит, их внуков учит изящной словесности, всякий раз с горечью констатируя, что год за годом приходится сеять разумное, доброе, вечное, а пожинать глупое и сиюминутное.

В Магадане есть где учиться: музыкальные школы, училище искусств, в котором появилось недавно и актерское отделение. Дети магаданские — сплошь вундеркинды, особо одаренные от природы, каждый шестой — гений, и если бы мы их по-настоящему холили и лелеяли, то давно бы перегнали не только Америку, но и Англию, Германию, Францию, Италию, вместе взятые. Не только по количеству умов, но и по производимому ими продукту. Американцы повадились в Магадан с Аляски усыновлять наших детишек с ослабленным развитием, калек, кому не нашлось в стране приемных родителей. И воспитывают нормальных жизнеспособных людей. Какой-то зеркальный парадокс. А у нас гениальные дети — вырастут и куда потом?