Юрий Убогий - Что было, что будет

— Я не хочу, — сказал мальчик. — Я лепешкой наелся.

— Дурак, — буркнул Щерба. — Дают — бери, а бьют — беги, понял? — Он взял огурец и откусил с хрустом.

— Я пойду, — сказал мальчик. — Мне домой надо.

— Погоди, счас цирк будет.

— Какой цирк?

— А вон клоун у нас сидит! — ткнул в сторону Щерба.

Мальчик увидел там шесть лежащих в ряд дохлых сусликов и одного живого, сидящего в силке.

— Какой клоун? — не понял мальчик.

— Увидишь. Клоун — первый сорт. А ну прижимай его палкой, — приказал Щерба Жмурику. — Да силок сними!

Жмурик послушно подошел к суслику, схватил его двумя пальцами за загривок, снял силок и длинной ореховой палкой прижал суслика к земле. Наблюдавший за ним Щерба, лениво поднялся и вытащил из кармана штанов спички и желтый, плоский пузырек с жестяной завинчивающейся крышкой.

Мальчик смотрел во все глаза, ничего не понимая. Какой цирк, какой клоун? И лишь когда Щерба, наклонившись, плеснул на суслика и в воздухе резко, чуждо и угрожающе запахло бензином, он догадался. Они же его жечь будут!

Щерба положил на землю пустой пузырек, достал из коробки спичку и занес ее, чтобы чиркнуть.

— Не надо, — крикнул мальчик, бросившись к нему.

Щерба покосился с удивлением.

— Тихо, тля, — буркнул он и, подняв ногу в огромном рваном ботинке, с силой толкнул мальчика в живот.

Мальчик отлетел в сторону и скорчился от боли, а когда поднял голову, то увидел огненный шар, катящийся по земле. Через несколько секунд шар замер, словно наткнувшись на что-то, и можно было рассмотреть горящего суслика.

— Маловато пробежал, — сплюнув, сказал Щерба. — Слабак оказался.

Эти простые слова и обычный, спокойный тон, которым они были сказаны, послужили мальчику как бы сигналом. Он кинулся на Щербу, молотя перед собой кулаками и едва различая его сквозь красноватый, застилающий глаза туман. Несколько раз попал, сам ощутил резкий, обжигающий удар, а потом Щерба вдруг исчез куда-то.

Мальчик осмотрелся и увидел, что Щерба стоит в стороне с палкой в руках. Мальчик застыл в оцепенении, не зная, что ему делать дальше. Чувство ненависти, ярости и страха прямо-таки разрывало ему грудь.

— А ну, жми отсюда, припадочный! — хрипло крикнул Щерба. — Быстро!

Он шагнул вперед, высоко замахнувшись палкой.

И мальчик побежал, беззвучно плача, к дороге, к дому…

Выбравшись на дорогу, он медленно побрел по ней. Теперь не надо было ждать, пока его на машину или на подводу посадят, теперь он и сам сможет до дома дойти. И он шел, ощущая вокруг неторопливую, утомленную долгим дневным зноем жизнь степи. Густой, настоянный на солнце и запахах трав воздух был то неподвижен, то вдруг проходила в нем легкая, тягучая волна и исчезала бесследно; марево дрожало, зыбилось над скошенными полями, напоминая воду; стерня блестела; коршун кружил в вышине, завораживал однообразным упорством своего полета. На телеграфных проводах то поодиночке, то группами сидели сизоворонки с их радужным, праздничным оперением; сипло, устало стрекотали кузнечики, и весело, свежо пересвистывались суслики. Дорога была все та же, серая и пыльная, все те же были и поля, и мальчику казалось, что он увязает все глубже в степной простор, зной и тишину. Далеко впереди на верхушке придорожного засохшего дерева виднелась большая черная птица, и он никак не мог дошагать до нее. Она была неподвижна и недосягаема, и мальчику представлялось уже, что это какое-то главное степное существо, которое наблюдает сверху за всем вокруг и всем командует. Что-то сказочное и колдовское было в ней, и мальчику стало даже немного не по себе; когда птица все-таки приблизилась — и он различил уже и голову ее, и плечистое тело, и коричневатый отлив пера. Он не спускал с птицы глаз, чтобы не прозевать момент взлета, но она все сидела неподвижно, и мальчик подумал, что она, возможно, вообще не взлетит, не испугается его — такая она была большая и важная. А что если она, снявшись с места, не вверх полетит, а вниз, к нему, мелькнуло у мальчика. Чтобы перебить, заглушить чувство тревоги, он побежал к дереву, размахивая руками. И птица взлетела, медленно и неохотно, и показалась мальчику огромной как самолет. Едва заметно пошевеливая крыльями, она поднималась все выше, завершала за кругом круг, и у мальчика почему-то защемило в груди от вольного ее полета…

Навстречу показалась подвода, ползла с тягучим, нудным скрипом, как-то странно совпадающим со зноем, блеском солнца, пыльной дорогой и пустыми полями вокруг. На ней сидели две женщины в белых косынках. Они удивленно посмотрели на мальчика, и от этого их удивления он почувствовал себя особенно бесприютным и затерянным в степи.

А потом его догнала полуторка. Он поднял руку и даже испугался, оцепенел от неожиданности, когда она, проскочив мимо, вдруг затормозила. Ему показалось, что для остановки машины должна быть какая-то гораздо более серьезная причина, чем просто просьба подвезти. Он бежал к ней и со страхом думал, что скажет шоферу, и ждал, что тот рассердится и обругает его.

Высунувший из кабины шофер напомнил мальчику отца. Такое уже случалось несколько раз, и всегда его радовало и бодрило. И огорчало тут же — похож, но не отец…

— Чего тебе? — спросил шофер.

— Посадите меня! — задыхаясь от бега и волнения, попросил мальчик.

— Что ж, садись.

Мальчик торопливо юркнул в кабину, и машина тронулась.

— Так ты чего? — покосился шофер. — Прокатиться решил?

— Нет! — Мальчик покрутил головой, решительно отвергая такое предположение. — Мне домой надо.

— А где ж твой дом?

— Деревня Углы.

Шофер присвистнул.

— Ну это я тебе сильно не помогу. Мне километра через четыре в сторону сворачивать.

— Ничего, хоть четыре, — сказал мальчик.

Он только-только примостился на сиденье, начал в окно поглядывать, наблюдать исподволь за шофером, как машина остановилась. Неужели целых четыре километра проехали, подумал он, чувствуя разочарование и даже смутную какую-то обиду.

— Все, браток! — сказал шофер. — Дальше нам не по пути.

И мальчик вновь остался на дороге один. Ничего, подумал он, подбадривая себя, все-таки четыре километра проехал, да еще прошел сколько, может, целых пять. Всего почти десять получается и остается десять, мало совсем.

Подвода, вскоре догнавшая мальчика, остановилась, когда он еще и попросить не успел об этом. На ней ехали старуха и маленькая, белоголовая девочка.

— Садись, милый, — прошамкала старуха. — Подвезем.

Она ни о чем не стала расспрашивать мальчика, подремывала, держа в сморщенных руках веревочные вожжи. Молчала и девочка, изредка взглядывая своими синими глазами, и так они и ехали молча, лишь колеса поскрипывали, да лошадиные копыта глухо и мерно стучали по пыльной дороге. Мальчик устроился в телеге поудобнее и почувствовал себя совсем по-свойски. Ему казалось, что и старуху, и девочку он знает давным-давно, и им поэтому даже говорить не о чем.