Юрий Убогий - Что было, что будет

Когда он почувствовал на губах что-то соленое, рыжий вдруг отбежал от него в сторону.

— Все! — крикнул он. — Мы до первой крови только деремся!

Мальчик вытер нос, посмотрел на окровавленную ладонь и снова на рыжего. У того тоже виднелась под носом кровь, и это обрадовало мальчика.

— У самого кровь, — буркнул он, тяжело переводя дыхание.

Рыжий мазнул пальцами по верхней губе и неожиданно рассмеялся:

— Ничья тогда! Только у меня мало. А я тебя вон как льет!

— Это не важно. Все равно у обоих.

— Надо обмыться и на спину лечь, — сказал рыжий. — Я всегда так делаю.

Они умылись, поливая друг друга из ведра, и легли на траву недалеко от колодца.

— Можно рядом, — сказал рыжий. — Раз ничья, значит, мы равные. А все равно скажи, зачем ты в колодец плевал? Я же точно по губам видел.

— Да не плевал я! — сказал мальчик с досадой, словно от докучливой мухи отмахиваясь. — Это я слова говорил.

— Вон что… — протянул рыжий. — А зачем?

— Интересно, как отзывается.

— А что ты тут делаешь? — спросил рыжий вполне уже дружелюбно. — Я когда еще тебя увидел.

— В Корнево ехать надо. На машину хочу сесть.

— А у меня отец шофер! — хвастливо сказал рыжий. — Он по городу ездит. Легковое такси называется.

— А у меня отец инвалид, — сказал мальчик с гордостью.

— Нашел чем хвалиться! У нас вон сосед инвалид, еле ноги таскает. Мамка говорит, что помрет скоро.

— Заткнись! — крикнул мальчик. — Много ты понимаешь! Мой отец военный инвалид, понял? Он в грудь, ногу и руку раненый.

— Ну и что хорошего? — продолжал смеяться рыжий. — А мой не раненый, так это ж лучше! И у него медалей шесть штук целых. А у твоего?

— Две, — сказал мальчик хмуро. — А все равно ранение лучше всякой медали. Важней. Так папка говорит.

— Это чем же лучше? — спросил рыжий с ехидством. — Покалеченный — и все.

— Нет, не все. Кровь проливал потому что…

— Вот и ты проливал сейчас, — усмехнулся рыжий. — Вы, наверное, с отцом это любите.

Мальчик бросился на него, ударил и промахнулся.

— Ты чего?! — крикнул рыжий изумленно. — Дурной, да? Я же просто так сказал, понарошку. Я, вообще-то, кто на войне раненый, уважаю. А сосед наш просто так больной. У него в желудке язва завелась. А отец у тебя кто?

— Он на конюшне работает. С лошадьми занимается.

— А машина лучше лошади! Опять спорить будешь, да?

— Буду, — сказал мальчик упрямо. — Лошадь лучше.

— Это почему же?

— Лошадь живая.

— Так это ж хуже, дурак! Живая, значит, подохнуть может, а машине никогда ничего не сделается.

— Поломается машина твоя.

— А ее починить можно, а лошадь не починишь!

Мальчик молчал, не умея возразить на это. Он подумал, что с лошадью можно разговаривать и любить ее почти как человека, а машину, наверное, нет. Но говорить он этого не стал, совестно почему-то было.

— Давай в ножички играть, — предложил рыжий.

— Нет, мне ехать надо. Я на дорогу пойду.

— Никто тебя не возьмет. Маленьких не берут потому что.

— Возьмут, — неуверенно сказал мальчик.

Он вновь вышел за крайний дом, на обочину дороги и стал поднимать перед идущими машинами руку, но они все так же проскакивали мимо. У него уже и надежды почти не осталось, но он все стоял и стоял. Солнце спускалось к горизонту, в его низких лучах дорога слепяще сверкала, и там, на закате, был дом, и туда одна за одной уносились машины. Мальчик подолгу смотрел каждой вслед, пока в глазах не темнело и они не начинали слезиться…

Солнце село, небо на закате стало багровым, угрожающим, тревожным. Серость ранних сумерек постепенно покрывала все вокруг, смазывала краски, размывала форму предметов. Если раньше мальчик развлекал себя, разглядывая окружающее, то теперь делать это становилось все труднее, и тоска, такая же серая, как сумерки, начала охватывать и его душу. Нужно было уходить туда, где люди, и он, в последний раз бесполезно подняв руку перед машиной, медленно побрел в город.

— Эй, погоди! — услышал он, едва миновав первые дома улицы.

Мальчик остановился и увидел подбегающего к нему рыжего пацана. Он неожиданно обрадовался ему — хоть и дрались они, а все-таки свой человек, знакомый.

— Что, не взяли? — спросил рыжий. — Я же говорил!

— Все равно возьмут, — почему-то сказал мальчик.

— Возьмут! — хмыкнул рыжий. — Ночь уже! А куда ж ты идешь тогда?

— Так просто. Иду — и все…

— А хочешь, к нам пойдем? — предложил рыжий. — Тебе ведь все равно больше некуда.

— Пойдем, — кивнул мальчик.

Он почти не удивился, смутно предчувствуя, что с ним обязательно должно было произойти что-то подобное. Не мог же он остаться один на улице ночью, никак не мог.

— Тебя как звать? — спросил рыжий.

— Васькой.

— А меня Петькой. Еще «рыжий» зовут, но я за это дерусь, — предупредил он.

Дом Петьки сильно отличался от дома мальчика и все-таки чем-то напоминал его.

— Ему жить негде, — сказал Петька, выталкивая мальчика вперед. — Можно, он у нас поживет пока.

Петькина мать расспросила мальчика и кивнула согласно:

— Ну, поживи, поживи, что ж с тобой делать. Руки мойте — и за стол.

— Видал? — с гордостью прошептал Петька, топчась рядом с мальчиком у рукомойника. — Сразу согласилась! Мировая мамка, да?

Скоро появился отец Петькин и очень понравился мальчику. Он был веселый, и на его широкое, темноглазое, загорелое лицо хотелось смотреть и смотреть.

Выслушав короткий рассказ жены, он сказал:

— В милицию сообщить надо. Отец же наверняка его ищет.

— Дядя, не надо в милицию! — испугался мальчик.

— Почему? Милиция, брат, это не всегда плохо. Иногда очень даже хорошо. Найти отца помогут.

— Дядя, не надо в милицию! — умоляюще повторил мальчик. — Я тогда лучше от вас уйду совсем.

— Ну такого гостя мы не отпустим! Да еще насовсем. Ладно, не будет милиции, успокойся. Мы что-нибудь другое придумаем. Да чего это ты ее так боишься? Тебе-то и знать про нее рано.

— Так, — сказал мальчик. — Не хочу…

Постелили ему на сундуке, и когда он угрелся и уже засыпал почти, то подумал с удивлением, как здесь спокойно и хорошо…

Разбудил мальчика отец Петьки.

— Вставай, путешественник! — сказал он, наклонившись над ним и обдавая его крепким и приятным табачным запахом. — Труба зовет, пора в поход!

Веселый голос, веселое лицо Петькиного отца заражающе подействовали на мальчика, и он сразу же, едва открыв глаза, почувствовал себя оживленным и бодрым.

— Одевайся, умывайся, завтракаем — и в путь!

— Куда в путь? — спросил мальчик, догадываясь, что речь идет о доме.

— В Корнево твое, куда ж еще? У меня тут приятель рядом, захватит тебя, я договорился.

Перед самым выходом из дома появилась заспанная мать Петьки и протянула мальчику газетный пакет, перевязанный бечевкой: