Юрий Убогий - Что было, что будет

Обсудив с художником библиотеки оформление стенда, Марина Николаевна пошла в свой кабинет — пора было почаевничать по заведенному у них порядку. Там ее ждали уже все трое — Валентина, Светлана и Верочка. Она села и спросила строго:

— Так кто у нас самая красивая?

— Вы! — хором ответили девочки.

— А самая умная?

— Вы!

— А самая обаятельная?

— Вы!

— Так, прекрасно! — Марина Николаевна с удовлетворением кивнула. — Рада видеть в коллективе такую зрелость и единодушие. Наливайте чаю самой-самой.

Такая вот у них была игра. В течение месяца какая-нибудь из сотрудниц читального зала считалась самой красивой, самой доброй и так далее. Сейчас как раз была очередь Марины Николаевны. Она и придумала игру, считая ее для женщин полезной. Тянулось это уже с год, и порой Марине Николаевне нравилась, а порой казалась дурацкой, стыдной чушью. Она даже как-то предложила оставить забаву, но девочки не согласились. Значит, и в самом деле что-то в ней есть.

— Марина Николаевна, как вы думаете, если нет любви взаимной, то что лучше — самой любить или чтобы тебя любили? — спросила Светлана.

— Самой, наверное.

— А я считаю, пусть уж лучше меня любят, чем самой мучиться впустую. — Светлана передернула плечами, как от озноба.

— Ну, почему же впустую? — улыбнулась Марина Николаевна. — Любовь всегда что-то дает, даже безответная. А насчет мук, что ж, без них и радости не бывает. Расплата, так сказать.

— Да не хочу я расплачиваться, не хочу!

«Тебе, похоже, и не придется, — подумала Марина Николаевна. — И полюбишь ты вряд ли по-настоящему. Такая смазливенькая, капризная, эгоистичная. А вот тебя скорей всего будут любить, хоть ты того и не стоишь».

— А я с вами согласна, Марина Николаевна, — сказала торопливо Валентина. — Лучше уж самой. Это ведь больше обогащает, правда? И позиция все-таки активная.

— Вот-вот! — рассмеялась Марина Николаевна. — Главное, чтоб позиция активная была.

Она подумала, что и Валентина скорей всего получит свое. Будет безответно любить, давно уже к этому готова.

Когда покончили с чаем, Верочка задержалась в кабинете и сказала, глядя тревожными, сухими от напряжения глазами:

— Марина Николаевна, я с вами посоветоваться хочу. Может, не надо мне Николая провожать ездить? Может, это лишнее? Навязываюсь словно…

— А ты сделай так, как хочется. Хочешь проводить — провожай, нет — не надо.

— Да я-то хочу… А вот что он может подумать?

— Ну, я ведь не знаю ваших отношений. Я говорю, что вообще в таких делах надо поступать по чувству, по желанию. Это лучше всего.

Марина Николаевна вдруг вспомнила себя в таком же возрасте, как Верочка. Какой тогда огромной, необъятной прямо-таки представлялась лежащая впереди жизнь. Что-то сбылось из тех девичьих мечтаний, что-то нет. А, в общем-то, все нормально, все правильно — семья, дети, работа по душе. Пытаясь представить последние пятнадцать лет, Марина Николаевна то ощущала их весомыми, сложными до головокружения, вобравшими в себя так много, а то вдруг видела их в каком-то съеженном, унылом виде, и ей становилось обидно и горько. Целых пятнадцать лет, лучших, наверное, в жизни — и такое однообразие, такая скудность! Это казалось ей оскорбительным, и, напрягаясь, она вновь меняла точку зрения, и прожитая жизнь опять усложнялась в ее глазах, росла, наполнялась полновесностью и смыслом…

Идя по залу к своему столу, Марина Николаевна вдруг натолкнулась на устремленный на нее в упор взгляд одного из читателей. Это был мужчина лет сорока с помятым, усталым, бледным лицом и странно яркими на этом лице твердыми, упорными глазами. На мгновение ей почудилось даже что-то оскорбительное в этом пристальном взгляде. Мужчину словно бы нисколько не занимала ее возможная ответная реакция, ему самому было интересно, вот он и смотрел. У стола, собираясь сесть, она мельком еще раз взглянула на него, он, чуть повернув голову, по-прежнему наблюдал за ней. «Что за свинство, — подумала Марина Николаевна возмущенно. — В школьные гляделки игра. А ведь в годах мужик, потрепанный…» Через минуту с какой-то странной уверенностью, что и теперь он не отвел от нее глаз, она посмотрела и убедилась в этом. «Ну, нет! — мелькнуло у нее. — Я тебя заставлю прекратить!» Она со злостью выдерживала его взгляд и чувствовала, что лицо ее вполне передает ее настроение. А он все смотрел и смотрел; твердое, серьезное спокойствие его взгляда оставалось совершенно неизменным, и это размывало у Марины Николаевны уверенность в себе. «Как будто на пейзаж смотрит, а не на живого человека», — подумала она и тут же ощутила, что возмущенное выражение начинает неудержимо сползать у нее с лица, сменяясь недоумением, растерянностью почти. И лишь когда он заметил это, то отвел взгляд.

Марина Николаевна глубоко, как после физического усилия, передохнула. Она чувствовала себя задетой, заинтересованной даже, хоть ей было и неловко признавать это перед собой. «Вот наглец! — подумала она, но это мелькнуло уже как-то формально, по инерции. — Что за тип, никогда его раньше не видела».

Знаки внимания со стороны читателей-мужчин, то мимолетные, то надоедливые, а то и приятные были нередкими в их работе. И Марина Николаевна привыкла встречать и переносить их с профессиональным, так сказать, спокойствием и сдержанностью. Всякое тут случалось. И полушутливое ухаживание, и презенты перед Новым годом и Женским днем (которые, кстати, Марина Николаевна принимала без малейшего стеснения, считая, что, если кому-то приятно сделать ей маленький подарок, то она не вправе в этом человеку отказать), и легкие флирты, всегда кончавшиеся или приятельством или ничем. Марина Николаевна не чуралась и кокетства, эдакой легкой, чуть возбуждающей игры с некоторыми из читателей, считая это не только допустимым, но и полезным. Иначе ведь можно забыть, что ты не только мужняя жена, но и просто женщина.

Поморщившись и даже чуть тряхнув головой, словно отгоняя от себя что-то надоедливое и мешающее, Марина Николаевна постаралась сосредоточиться на деле. Она поработала с полчаса, и ей понадобилось заглянуть в книгохранилище. Она подумала, что придется пройти мимо того самого, нагло смотревшего на нее читателя, смутилась и рассердилась на себя за это смущение. Решительно встав, зашагала по залу, издалека еще поймала глазами знакомое лицо и так и шла, неотрывно на него глядя. Мужчина встретил ее взгляд все с той же спокойной, твердой заинтересованностью, и Марина Николаевна испытала вдруг некое странное, острое, мгновенное чувство: ей показалось, что она его знает. Не то чтобы видела его когда-то или знакома была, но забыла, нет. Она словно бы узнала о нем что-то важное именно вот в эти недолгие секунды, пока подходила к нему. Так иногда не замечаешь какого-нибудь места, десятки раз проходя мимо, и неожиданно, неизвестно отчего по-настоящему его увидишь. С объемностью, глубиной и, главное, с чем-то самым характерным, особенным. Вот так же Марина Николаевна увидела, узнала вдруг этого человека. Чувство мелькнуло и исчезло, и она не смогла бы вызвать его вновь. Никогда с ней не случалось ничего подобного, и она даже испытала нечто вроде легкого головокружения.