Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

– Измучила меня! Измучила! – доносилось из соседней комнаты. – Проклятая кровь! Все только о себе думает, не тронь ее, как с писаной торбой с собой!

Маргарита не пошла утешать мать. Кто бы утешил ее. Она пролежала в постели весь день, поднимаясь только в туалет и цапнуть что-нибудь из холодильника, когда в животе начиналась голодная резь. Телевизор стоял включенным, менял картинки, то звучал речью, то музыкой, то всякими другими звуками – вроде рева автомобильных моторов на гонках, – не смотрела его и не слушала. Так, чтобы уж не совсем вывалиться из жизни.

Вечером, под самую ночь, позвонили уши, с которыми она последние полгода делала секс. Так она называла его про себя – уши, – потому что кроме изящных, чисто и аккуратно вымытых ушей больше он ничем не блистал. Осторожный и хитроумный, бескостный кремлевский чиновник, для которого геморрой у начальства – большая беда, чем любая война. Начальственный геморрой чреват дурным начальственным настроением, а кавказская кровь – это в какой дали, эта кровь! Объект внимания, выбранный для внимания по причине окружающего безрыбья.

– Как же так, почему ты мне ничего не сказала, что у тебя конфликт с этим дерьмократом? – зажурчал, побежал в трубке неторопливым шелестящим ручейком его бесцветный, сероватого оттенка голос. – Уволилась – и мне ни слова, зачем же так? Сказала бы – я б тебе нашел место, устроил не хуже, чем имела, перевели бы – и всех делов. Как же было мне не сказать?

– Да пошел бы ты куда подальше! – не напрягаясь, с ленцой, не вкладывая в свою речь ни грамма эмоций, проговороила Маргарита. – Подальше, подальше, подальше, и с глаз долой.

– Прости? – вновь зажурчал его сероватый голос. Он воспринял ее слова как вполне естественную, закономерную женскую истерику, разве что тихую, и приготовился быть мудр и терпелив. – Давай считать, я ничего не слышал. Просто, я думаю, есть еще возможность все поправить. Это, конечно, будет сложнее, чем если бы ты не уволилась, но шансы есть, я уже сегодня предпринял кое-какие шаги. И они обнадеживающи.

– Да пошел ты! – снова произнесла Маргарита. Снова с той же ленцой и бесстрастностью. – Очень мне нужно менять шило на мыло. Лучше и без того, и без другого. Пошли вы все подальше, кто только там есть. И ты вместе со всеми. Вместе со всеми, вместе со всеми.

Она уже давно собиралась порвать с ушами. Порвать и растоптать. По крайней мере, половину того срока, что одаривала его собой. Все-таки слишком долго обманывать самое себя, считая этого рака рыбой, было невозможно. К тому же он был женат, скорей, скорей – и домой, чтобы никаких подозрений, что за удовольствие иметь такого любовника! И однако же как-то так получалось, желая порвать с ним, никак не могла собраться порвать – буквально не доходили руки. А теперь сам Бог велел. Конец государевой службе – конец и роману с государевым человеком.

– Подожди, подожди, – заволновался отставленный ею государев человек. Теперь он врубился. Понял своим макиавелливским умом, что его увольняют, и без выходного пособия. – Еще ничего не поздно, все еще поправимо! Я тебе обещаю, я приложу все усилия, ты снова будешь в администрации, и без всякой потери в положении.

Маргарита опустила трубку.

– Пошел ты! – произнесла она еще раз, – только он уже не мог ее слышать.

Она лежала в постели три дня. На четвертый день глаза ей открыло в семь утра. И тотчас подняло на ноги, понесло в ванную – будто внутри заработала, погнала ток некая батарейка. Она вымылась, обдирая себя мочалкой – словно сдирала с себя ту жизнь, которой жила последние месяцы, – приняла контрастный душ, высушила голову феном, уложив волосы щеткой, с аппетитом позавтракала яичницей из трех яиц с жареным шпигом, сделала маникюр, наложила на лицо макияж, сварила кофе и с дымящейся чашкой села к телефону, набрала номер Натальи. Номер натальиного телефона хранился в памяти, как высеченный на камне, не пришлось ни прибегать к записной книжке, ни напрягаться, вспоминая.

Но Натальи по ее прежнему адресу не было. Квартиру снимали другие люди и ни о какой Наталье не знали.

За телефоном Натальиных родителей пришлось уже лезть в записную книжку. И пока доставала ту из сумочки, листала страницы, чувствовала в себе давление совести: скверны у Натальи дела, раз она съехала со своей квартиры и перебралась обратно к родителям. Маргарита была так уверена, что Наталья живет с роителями, что ей даже не пришло в голову: могут быть и иные варианты.

Наталья с родителями не жила. Наталья вышла замуж и жила у мужа. И было этому событию уже скоро полгода.

Маргарита просидела над телефонной книжкой с записанным новым Натальиным номером, не решаясь набрать его, минут десять. И набрала, только выцедив из чашки последнюю каплю кофе.

Наталья встретила ее звонок, словно последний раз они разговаривали какую-нибудь неделю назад.

– Давай, хочешь – жми ко мне прямо сейчас, – позвала она Маргариту, когда та, будто выдирая себе самолично, без всякого новокаина зубы, призналась ей в своей теперешней жизненной ситуации.

Наталья жила в сталинском доме на Гончарной, бывшей Володарского, квартира оказалась побольше скоробеевской, тоже из пяти комнат, но три из них непроизвольно вызывали ассоциацию если и не с футбольным полем, то с теннисным кортом – по крайней мере, в одной из этих трех комнат шелестел струей, журчал водой, стекающей по горке блестящих, глянцевых камней, фонтан, – не иначе, как Наталья специально включила его к ее приезду.

Здесь, у фонтана, Наталья и посадила Маргариту. Кресла были громадные, как целый диван, напоминали формой лилию и лилового же цвета.

– Очень хорошо успокаивает, – кивнула Наталья на шелестяще-журчащее каменно-водяное устройство. – Десять минут, бывает, посижу, распсихованная была – жуть, но десять минут – и все как с водой ушло.

– Кто он у тебя, мафиози? – со смешком – и почему-то понижая голос – спросила Маргарита.

– Иди на фиг! – без страсти ругнулась на нее Наталья. – Свихнулись все на этой мафии. Он финансовый гений. Спекулянт.

– Кто-кто? – перспросила Маргарита.

Она понимала, что Наталья вкладывает в это слово абсолютно положительный смысл, но для нее «спекулянт» еще звучало синонимом «прохвоста». «Сукиного сына».

Наталья сделала вид, что смысл уточнения, которого просила у нее Маргарита, остался ей не ясен.

– Он играет на бирже, – сказала она. – Ценные бумаги, акции, облигации… ГКО такие. У него фирма по этому делу. Ему всякие, кому деньги пристроить нужно, дают их, и он те пускает в оборот. Покупает, продает. Продает, покупает. Нервное только дело – жуть. Было тут недавно – за день сто двадцать тысяч потерял, я уж его чем только не отпаивала…